Недавно вся мировая пресса обсуждала разногласия на саммите министров иностранных дел «Большой семерки», вызванные желанием США назвать COVID-19 «китайским вирусом», которое натолкнулось на традиционную европейскую политкорректность. Мне кажется, что спор по поводу названия не так уж принципиален — но Китай как страна, первая столкнувшаяся с эпидемией, безусловно, служит важным ориентиром для тех, кто сегодня определяется со стратегией противостояния болезни. Однако есть и другие поводы обратить на него пристальное внимание.
Решительно ответив на распространение эпидемии карантинами и прочими ограничительными мерами, КНР нанесла по своей экономике мощный удар. Уже в феврале эксперты по косвенным признакам (таким, как загрязнение воздуха) определяли, что потребление энергии упало на 30–35%; от запретов на передвижение и закрытия границ авиационный трафик сократился на 70%, а продажи автомобилей снизились на 92%. Итоги первых двух месяцев года поразили наблюдателей падением промышленного производства на 13,5%, а инвестиций — на 24,5%. Экспорт снизился на 17,2%.
Несколько позже опережающий индекс PMI (отражающий состояние заявок на товарные закупки) показал значение 35,7 пункта — притом что любая цифра ниже 50 говорит об экономическом спаде. Замечу: все это происходило в условиях, когда введенный властями карантин, хотя и был на тот момент самым большим в истории, охватывал «всего лишь» 68 млн человек — менее 5% населения страны.
Всего через 10 дней после обнародования этих шокирующих результатов Председатель Си появился в Ухане, а еще через неделю китайские власти заявили о драматическом снижении числа новых случаев заражения, стремительно сняли ограничения на передвижения и с тех пор рассказывают о том, как уверенно страна встала на путь хозяйственного восстановления. Однако как раз последнее утверждение стóит, на мой взгляд, оценить по возможности подробнее.
Официальные данные по ВВП за первый квартал будут опубликованы не раньше 10 апреля — однако вчера появился тот же индекс PMI за март. Хотя большинство аналитиков и инвестбанкиров предсказывали значение около 45, он достиг 52, что было воспринято как доказательство роста и породило довольно радужные надежды.
Однако, на мой взгляд, ситуация не должна оцениваться излишне оптимистично: во-первых, индекс отражает динамику к предшествующему месяцу — а он, вероятно, был катастрофическим (если провал в промышленности составил 13,5% за январь-февраль, то в феврале он, скорее всего, превышал 20%, так как основные ограничительные меры были введены начиная с 23 января); во-вторых, экономика не могла не вырасти за счет начала исполнения отложенных заказов, которые продолжали приходить как минимум до середины февраля, когда многие американские и европейские импортеры стали искать альтернативных поставщиков — но нет гарантии того, что внешний спрос останется столь же высоким и во втором квартале, когда с рецессией столкнется уже весь мир; в-третьих, и это самое важное, пока совершенно не ясно, каким в апреле — да и позже — окажется состояние внутреннего спроса.
За годы, прошедшие со времени предшествующего экономического кризиса, китайская экономика серьезно перестроилась. Средние темпы роста с 2004–2007 по 2019 г. упали более чем вдвое, с 12,1% в год до 6% (хотя эксперты часто и их называют завышенными). Это падение в целом сопоставимо с российским: официальные темпы роста с 2004–2007 гг. по 2013–2019 гг. сократились на те же 6 с чем-то процентов — но только с 7,6% до 1,0%, так что впереди только изобретенный по случаю нашими чиновниками «отрицательный рост».
При этом главным ориентиром стала опора на собственные силы — в данном случае на устойчивое стимулирование спроса. За десять лет объем потребительского кредитования вырос почти в 6 раз, до 55,3 трлн юаней (или 56,4% ВВП). Источником этого «праздника жизни» выступало массированное кредитование госбанков со стороны Народного банка Китая (думаю, не стоит даже говорить о том, что вливания в «реальный сектор» экономики были намного бóльшими).
При этом, как и в России, кредитные ставки не были нулевыми (как в США) или отрицательными (как в некоторых европейских странах): Банк Китая только недавно снизил ставку с 4,4% годовых до 4,05%. И есть серьезные опасения, что последствия эпидемии нанесут болезненный удар по экономике в ближайшее время: только в феврале, когда миллионы людей сидели на карантине, объем просроченных платежей по кредитным картам вырос более чем на 50% — а похоже, что без новых массированных кредитных вливаний китайской экономике в условиях рецессии в США и ЕС не подняться.
Все это, на мой взгляд, критически важно иметь в виду российской власти, выстраивая программу спасения экономики страны. Ситуация у нас отличается от китайской, но роль падения внешнего спроса на китайские промышленные товары у нас играет крах нефтяного рынка, а невозможность наращивания кредитования сопоставима с ограниченностью резервов.
Опыт Китая важен тем, что — в отличие от США или стран Европы — правительство и региональные власти увлеклись запретами во имя «спасения жизни людей» намного раньше, чем задумались о выработке перспективной экономической стратегии, и по сути не реализовали серьезных бюджетных стимулов (как и у нас, «помощь» сводилась в основном к отсрочке налоговых платежей). Поэтому по мере возвращения к нормальности все больше граждан начнут осознавать, что денег для ведения привычного образа жизни у них попросту нет — а вместо того чтобы оценить потери малого и среднего бизнеса и помочь ему пережить кризис, Кремль уже направил 323 млрд рублей на выкуп венесуэльского бизнеса и 242 млрд на затыкание дыр в вечно убыточном ВЭБе.
Российская ситуация выглядит похожей на китайскую во многих смыслах.
Эпидемия пока не приняла «итальянских» масштабов — и, дай бог, их не достигнет ввиду мер по ограничению передвижения и довольно долгой истории распространения странных пневмоний этой зимой, которая могла повысить иммунитет к вирусу. Поэтому вполне можно предположить, что с медицинской точки зрения последствия не будут катастрофическими. Однако уже сейчас становится понятно, что экономические меры запаздывают и могут в принципе оказаться недостаточными.
Сегодня почти 64% россиян не имеют сбережений; более половины покупок жилья и около 70% сделок на автомобильном рынке в прошлом году совершались с привлечением кредитов; предлагаемые властями пособия по безработице в разы меньше теряемых работниками зарплат.
Китай через несколько дней практически наверняка шокирует мир данными по падению ВВП в первом квартале (хотя статистика в стране еще более лукава, чем у нас, скрыть провал не получится) — но Россия, скорее всего, покажет достаточно удовлетворительные результаты за январь-март (в феврале, по данным Банка России, экономика еще продолжала расти), что лишь укрепит решимость правительства не «заморачиваться» поддержкой населения, малого бизнеса и особо пострадавших отраслей до тех пор, пока масштабы катастрофы не станут очевидными: ведь в отличие от Китая в России уже сейчас карантины становятся практически повсеместными, в то время как доля сектора услуг (которому эпидемия наносит сейчас основной удар) в ВВП у нас значительно выше китайской.
Поэтому рассуждения о том, что «любые экономические просчеты на фоне ограждения людей от эпидемиологической опасности… носят вторичный характер», могут содержать в себе серьезное заблуждение.
Здоровье людей в период эпидемии очень важно — и похоже, что в данной сфере Китай среагировал оперативно и профессионально. Россия двинулась по тому же пути, и введение карантинов и прочих ограничений, скорее всего, пройдет довольно организованно и принесет ожидаемые результаты. Однако китайский опыт показывает, что экономические успехи Пекина могут оказаться не столь впечатляющими, как эпидемиологические.
На мой взгляд, сегодня не следует воспринимать эпидемию как форс-мажор. Скорее, ее последствия нужно оценивать как свидетельство общемирового провала государственной политики в области здравоохранения, ответа на чрезвычайные ситуации, информирования населения и организации мер экономической помощи пострадавшим отраслям. Не подготовленным к неожиданностям оказался весь мир практически в равной степени.
Однако важно отдавать себе отчет в том, что закрытие границ, остановка бизнесов, ограничение передвижения — это следствия не абстрактной пандемии, а конкретных распоряжений чиновников. По сути, американский и европейский подходы основаны на признании того, что бюджет не «помогает пострадавшим», а компенсирует нанесенные необходимыми мерами государственного регулирования убытки. Китайский (как и, судя по всему, российский) подход основывается как раз на том, что экономика «пострадала» от непредвиденной беды, и население и предприниматели «должны быть рады» любым послаблениям со стороны власти и любым ее подачкам.
Ближайшие два месяца покажут нам, насколько значительными окажутся различия в динамике между странами, применяющими интервенционистский подход, и теми, которые пока надеются на выживание своих экономик без мощных экстренных вливаний.
Самые сложные текущие вызовы не должны заслонять общей картины. Если пристально взглянуть на экономическую историю последнего десятилетия, можно заметить, что восстановление экономической активности, цен на активы и фондовых рынков в США и Европе после 2008 г. было намного более впечатляющим, чем в России или Китае. Это означает, что казавшиеся многим избыточными и рискованными меры финансового стимулирования, использованные американцами и европейцами, сработали эффективнее китайских или российских. И может оказаться, что по итогам нынешнего кризиса западные экономики, которые многие отечественные аналитики давно уже похоронили, только увеличат свой отрыв как от индустриальных, так и от сырьевых «сверхдержав»…
_Yalta_naberezhnaya.jpg/dw900h500.jpg)
