У профессионального журналиста не должно быть любимчиков. Профессия обязывает быть бесстрастным и беспристрастным по отношению к любому герою публикаций. Это золотое правило, и оно не знает исключений. Кроме одного...
Александра Пахмутова и Николай Добронравов.
Признаюсь честно: они моя любовь навсегда.
Гениальные в творческом своем тандеме и по-прежнему влюбленные друг в друга спустя 63 (!) совместно прожитых года, Пахмутова и Добронравов остаются вне времени и вне всяких сомнений.
Несмотря на долгую травлю, которой они оказались подвергнуты после смены социалистического режима, вопреки обвинениям в плагиате (да, было и такое!), смеясь над теми глумливыми шутками, которые однажды позволила себе желтая пресса в адрес их семейных отношений, они как будто не замечают жестокостей внешнего мира. Творят свои произведения, не гонясь за внешним и преходящим: ни за деньгами, ни за почестями. По-прежнему глубоко интеллигентны, безукоризненно воспитанны, искренне расположены к собеседнику. Они для века 21‑го все равно что осколки дворянских родов для века 20‑го, наделены той самой глубочайшей сутью, про которую говорят: это кровь! А еще — одарены от Бога. И находят в первую очередь друг в друге и поддержку, и утешение, и вдохновение.
Поэтому 90‑летие, которое отмечает 9 ноября Александра Николаевна Пахмутова, — это поистине их семейный праздник, праздник двоих. Он ее Нежность, она его Мелодия, вместе они тот творческий тандем, который уже навсегда вписан золотыми буквами в историю советской и российской музыки.
Мне же — и как журналисту, и как человеку — несказанно повезло. Я много общалась с Александрой Николаевной и Николаем Николаевичем, причем абсолютно неформально. Некоторые из наших бесед стали основой этой публикации.
«Решили расписаться и расписались»
Молодой поэт и артист Добронравов и юный композитор Пахмутова познакомились в далеком 1956 году, тогда же увидело свет их первое совместное произведение «Лодочка моторная» — предтеча «Нам не жить друг без друга», «Опустела без тебя земля», «Первый тайм мы уже отыграли», «Птица счастья завтрашнего дня», «Знаете, каким он парнем был?», «Ты моя мелодия» и других, ставших такими же цитатными. Между знакомством двух молодых людей и регистрацией, оказавшейся впоследствии поистине звездным браком, прошло всего три месяца.
— Как вы вообще познакомились? — спрашивала я их. — Ведь такие талантливые творческие тандемы все-таки большая редкость.
— На радио встретились, — рассказывает Николай Николаевич, — во время работы, так и познакомились. Редактор представила нас друг другу, сказала: ну вот, вы поэт, она композитор, попробуйте поработать вместе.
— А дальше, как у Булгакова, «любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих»?
— Все случилось как-то очень быстро, — продолжает Николай Николаевич, — решили расписаться и расписались. Не было такого, как сейчас принято: давай сначала просто поживем вместе, посмотрим, подходим ли мы друг другу. К тому же и жить-то нам было негде: ни Але, ни мне. Расписались и сразу уехали на полтора месяца на море.
— В Абхазию, — мечтательно добавляет Пахмутова.
— Пожалуй, это было самое прекрасное время, — вспоминает Добронравов, — солнце, море, с нами были наши друзья… А когда ехали в загс, вдруг начался такой ливень! Такой дождь проливной! Говорят, это хорошая примета, которая обещает долгую и счастливую совместную жизнь.
— Когда ты живешь с человеком и одновременно являешься его соавтором, это упрощает семейные отношения или усложняет?
— У нас разные характеры, — пожимает плечами Николай Николаевич, — конечно, возникали и сложности, как без них? Но у нас всегда была общая позиция, общий взгляд на вещи, ведь недаром говорят: любовь — это когда люди глядят не друг на друга, а смотрят в одном направлении.
Николай Николаевич, я могу лично свидетельствовать, не обманывает. Понятие «они друг на друга не надышатся» — это про Пахмутову и Добронравова. Секрет их семейного счастья прочитывается на раз: они вообще никогда не перечат друг другу, не спорят, не настаивают на своем любой ценой. Достаточно одному сказать «да!», другой тут же подхватит «пожалуй, ты прав!», даже если заметно, что изначально он думал по-другому. Постоянная взаимная уступчивость, полная пристального друг к другу внимания: а кому это сейчас важнее, мне или моему партнеру? — вот залог крепости их отношений.
Они настолько подходят друг другу, что просто не могли не встретиться! Это произошло бы обязательно, не в Москве, так в Санкт-Петербурге. Но все-таки пути-дороги из детства привели их обоих в столицу.
«Вышел представитель руководства города и объявил, что концерт закончен, потому что началась война»
— Александра Николаевна, в вашей жизни переплелись самые разные великие события: война, Победа, первый полет человека в космос, освоение целины, строительство ЛЭП - 500, прокладка БАМа, и не уступающие стройкам-гигантам по мощи люди. А с чего все начиналось?
— В 41‑м году, когда я закончила четвертый класс школы в Бекетовке, где мы тогда жили, то должна была ехать учиться в специальную школу в Ленинград, там был интернат. Но началась война. Встретила я ее «замечательно». Двадцать первого июня был концерт по радио учеников нашей школы, я играла финал концерта Гайдна, было мне 11 лет. Ну сыграла, и ладно. А двадцать второго был концерт, почему-то он назывался «олимпиада художественной самодеятельности», и я там играла вальс собственного сочинения. И вдруг в середине концерта вышел представитель руководства города и объявил, что концерт закончен, потому что началась война.
И, кстати, потом под этим драмтеатром был штаб наших войск и госпиталь, а через площадь в универмаге — штаб Паулюса. Так вот лично для меня началась война. А в 42‑м году, когда уже враг подступал к городу, отец и брат остались на Волжской электростанции, они там работали, станция располагалась от центра в 18 километрах и работала всю войну, а мы, когда начались бои в Сталинграде, уехали в эвакуацию. Там рояля не было, я научилась играть на аккордеоне, изучала казахский язык, выступала в госпиталях. Я играла все песни на слух, даже не предполагая, что когда-то познакомлюсь с их авторами.
— Какой у вас был в детстве характер?
— Судите сами: когда мы вернулись в Сталинград, я со своим подростковым эгоизмом заявила родителям: мне надо в Москву, учиться; если вы не можете меня отвезти, то я договорилась с летчиками, и они меня отвезут. И эти летчики сказали родителям: да, надо везти вашу девочку, она с нами договорилась! И, кстати, такая вот отзывчивость тоже была приметой времени. Тогда родители купили мне пальто и повезли в Москву. Центральная музыкальная школа при Московской консерватории им. Чайковского, куда я поступала, тоже была в эвакуации, но в 43‑м она уже вернулась в столицу. И вот собрали комиссию... Я положила ватник на рояль… (Смеется.) В общем, вынесли вердикт, что меня надо учить, и я осталась. Интерната при школе не было, но у родителей оказались в Москве друзья — Спицыны, и я стала у них жить в одной комнатке в коммунальной квартире. Была война, окна газетами заклеены из-за бомбежек…
— Какое было самое сильное ваше впечатление в тот момент, когда вы оказались в Москве и поступили в школу?
— С отцом вечером, после комиссии, мы пошли в театр, в Большой не удалось, в театре Станиславского и Немировича-Данченко билета ни одного. Отец говорит: «Девушка! Мы из Сталинграда приехали». Это же тогда было все! Дали два билета, шел «Онегин», никаких буфетов, кто-то в антракте грыз морковку… Потом мы, уже ученики этой спецшколы, дневали и ночевали в Большом зале консерватории, бегали на репетиции, это было такое счастье! Были живы такие музыканты, как Гедике, Глиэр, Игумнов, а Гольденвейзер рассказывал о своих встречах с Толстым.
— Вы сразу знали, что станете композитором?
— Я знала, что пойду в консерваторию и буду поступать на композиторское. Как пианистка я бы не состоялась, маленькие руки, был бы ограниченный репертуар.
— Николай Николаевич, расскажите вы про свое детство. Вы же не москвич, могло ведь случиться и так: другой бы улицей прошел, ее не встретил, не нашел?
— Я родом из Ленинграда, не случилась бы война, Аленька приехала туда учиться, а так во время блокады меня эвакуировали, и в итоге я оказался в подмосковной Малаховке, там и учился. Так что встреча наша была предрешена свыше. Конечно, я учился не в столь элитном заведении. Но у меня был учитель литературы и русского языка Яков Васильевич Васильев, он же был и директором нашей малаховской школы. Я до сих пор храню его подарок на мой выпуск в 47‑м году, он подарил «Пушкинский календарь», на котором было написано: «Коля, это одна из самых любимых моих книг. Прошу любить и помнить обо мне».
Он знал, что я пишу стихи. Однажды мы сидим в школе, в пальтишках, помещение не отапливается, чернила замерзают, это был 5‑й или 6‑й класс. И он вдруг говорит: Коля Добронравов, пообещай мне, что ты сделаешь то, о чем я тебя сейчас попрошу, дай мне слово. Я сказал: конечно. И он тогда говорит: когда я умру, приди ко мне на могилу и прочти стихотворение, которое я сейчас буду читать, оно мое самое любимое, а мы сегодня будем проходить Лермонтова. И он начал читать: «Ночь тиха, пустыня внемлет Богу…» И я выполнил его просьбу, он был уже пожилым, наверное, еще до революции преподавал, и умер вскоре после моего выпуска. И я пришел на его могилу с одноклассниками и читал эти стихи.
— В то время мальчикам было незазорно любить поэзию?
— Мы, мальчишки, зарабатывали как могли — рубили сосны, а на полученные деньги ездили в Москву, ходили во МХАТ. Яков Васильевич Васильев был изумительный учитель, от него я узнал о поэзии Серебряного века, узнал стихи Есенина. Я впервые прочитал Есенина, когда ехал в Москву и заглянул в книгу попутчика, тот читал стихи, и — а память у меня хорошая — я по рифмам их потом восстановил. А уже затем Яков Васильевич сказал мне, что это Есенин.
А однажды на соседней даче на террасе я нашел довоенную подшивку «Огонька» и наткнулся там на строчки «Воображаю, как вишнево и персиково здесь весной, под пряным солнцем Кишинева» — это был Северянин. На следующий день я поехал в Москву в букинистический магазин, а шла война, это был 43‑й год, и там мне нашли две книжки его стихов, 19‑го и 21‑го года издания, они у меня до сих пор хранятся.
«И вновь продолжается бой» в Нью-Йорке
Они выросли, выучились и украсили своим творчеством целый мир. Их песни... Они, как камни янтаря, хранят в себе моменты времени и фрагменты истории страны. Песни комсомольской романтики и песни из самых знаменитых советских кинофильмов.
Из-под пальцев Александры Пахмутовой выпорхнуло около 400 песен, на сцене нет такого по-настоящему звездного имени, кто бы их не пел. Людмила Зыкина, Муслим Магомаев, Иосиф Кобзон, Лев Лещенко, Людмила Сенчина, Валерий Ободзинский, Сергей Лемешев, Георг Отс, Эдуард Хиль, Валентина Толкунова, Эдита Пьеха, Валерий Леонтьев, Александр Градский, Николай Басков, Лариса Долина, Тамара Гвердцители, Надежда Бабкина и др. Не говоря уже про ансамбль Александрова, хор имени Пятницкого, ансамбли «Песняры», «Самоцветы», «Надежда», «Верасы», «Сябры», «Пламя», группу Стаса Намина и других. Кто еще может похвастаться таким звездным составом?
А песня «И вновь продолжается бой» когда-то была главной песней ноября, без нее не обходилась ни одна демонстрация в честь очередной годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, потом она же и стала тем самым произведением, за которую Пахмутову и Добронравова хулили, обвиняя в приверженности к социалистическому режиму, в принадлежности к партийной аристократии. Хотя они даже не были в партии... И за это секретарю правления Союза композиторов СССР Александре Пахмутовой и лауреату Государственной премии СССР поэту Николаю Добронравову долго не давали квартиру.
— Мы жили в коммуналке, в комнате. Но я не хотела связывать себя, — рассказывает Александра Николаевна. — Приехал бы ко мне высокопоставленный член партии, провел профилактическую беседу, сел в «Волгу» и уехал. А я что, потом всю жизнь на них работай? Я ни о чем не жалею. Сложилась бы жизнь совсем по-другому — и многих песен вы бы уже не услышали.
А та самая «И вновь продолжается бой» недавно вдруг зазвучала на улицах Нью-Йорка — под нее уличные танцоры полюбили танцевать брейк.
— Я, готовясь к встрече с вами, так и не смогла найти видеозапись одной из ваших самых прекрасных песен в исполнении легендарной Анны Герман — «Надежда». Неужели не снимали?
— Снимали, — отвечает Пахмутова, — даже два раза. Но размагнитили, потому что пленка была тогда в дефиците. Нам как-то позвонил Лапин, он тогда был председателем Гостелерадио, и сказал: вы же записывали «Надежду». Мы говорим: да, Сергей Георгиевич, но ее размагнитили. Он говорит: не может быть, у нас ничего не размагничивают! — и бросил трубку. Потом он как-то встретил нас в театре, подошел и сказал: да, вы были правы, этой записи не осталось...
— Анна Герман, наверное, единственная, кто и сегодня может посоревноваться в популярности с любой — и советской, и российской — исполнительницей. Прямо скажем, не без вашей помощи, все-таки «Надежда» — ее фирменная песня.
— Нет, ну у нее, конечно, были и другие замечательные советские песни в репертуаре, хотя «Надежда» стала очень популярной. Но и сама Анна Герман была чудесная: такая светлая, искренняя, в ней не было ни малейшей капли фальши.
— Ваша другая песенная визитная карточка — «Нежность» — досталась Майе Кристалинской и сделала ее в 1966 году по опросу телезрителей лучшей певицей года.
— Когда Майя исполнила в первый раз в концерте «Нежность», она ушла со сцены под стук собственных каблуков. Но она упрямо продолжала ее петь, и где-то на восьмой раз зритель наконец-то песню принял, а потом уже и влюбился в нее. Так что мы считаем Майю соавтором этой песни, — говорит Добронравов, — песня стала известна во всем мире, ее исполняли на разных языках.
— Майю тоже ведь недооценивали, хотя сегодня считается, что она была в милости у советской власти, — добавляет Пахмутова, — а вот когда мы бились, чтобы поднять ей концертную ставку, нам отвечали: «Как можно? Она же не имеет профессионального образования! У нее же авиационный институт!».
— Александра Николаевна, а вот скажите, композиторов не раздражает, когда исполнитель меняет темп? Если честно, даже меня, слушателя, бесит, когда вдруг знакомая мелодия звучит, так сказать, на другой скорости.
— Раздражает! Но если это убедительно, то можно смириться. Муслим Магомаев как-то сказал: «У меня принцип: медленную песню я пою еще медленнее, а быструю — еще быстрее!». И он сделал из нашей песни «Герои спорта» такую корриду! И пел ее потом очень часто.
— И за это вы, как и обещали, подарили ему песню с шестью бемолями?
Александра Николаевна смеется:
— Она оказалась в ре миноре, пришлось взять на полтона ниже, и остался один бемоль. Это и была «Мелодия». Когда я ее показала, ему так понравилось, что он не стал ждать партитуру. Вообще-то я никогда не отдаю песню без партитуры, но тут он выпросил клавир. У него через три дня был концерт, и он за это время уже успел заказать аранжировку и пел ее с большим успехом. Потом я уже сделала свою аранжировку, и Муслим записал «Мелодию» по моей партитуре.
— Судьба ваших песен счастливая, раз они разлетаются по всему миру, за границей вас знают как авторов?
— Когда Александра Николаевна однажды спросила хозяина знаменитого немецкого агентства по авторским правам Сикорского: «Что надо сделать, чтобы советская песня стала популярна во всем мире?», — рассказывает Николай Николаевич, — он ответил: «Вам — ничего! Просто напишите еще одну «Нежность», у нас ее пели все!» Да, многие песни перепеваются за рубежом, кстати, их очень любят в Японии. Но все-таки Александру Николаевну за границей хорошо знают именно как композитора, который пишет симфоническую музыку. Издаются диски, они есть там в продаже. Просто на охране своего шоу-бизнеса США, например, стоят, как мы на государственных рубежах. Ведь это такие деньги! И в эту сферу они никогда никого не пустят...
Они очень настоящие: гениальные и одновременно простые, невероятно душевные люди. Сильные! Никого не спрашивают ни о какой физической помощи. «Мы все по хозяйству делаем сами, магазинов вокруг много и вполне хороших», — отвечает на мой вопрос Александра Николаевна. Никогда не просят о финансовой поддержке: соглашаются выступать за удивительно небольшие деньги, а то и бесплатно, ведь главное — востребованность, подлинный интерес. И даже у Владимира Путина, который приезжал к ним в гости на 75‑летие Александры Николаевны, ничего просить не стали. «А зачем? — удивился Николай Николаевич моему удивлению. — Нам всего хватает». А это «все» — небольшая трехкомнатная квартира советской планировки и метража, где по большей части живут книги и ноты, да подмосковная дача.
Я бесконечно люблю у них бывать. Они обязательно оба выйдут в прихожую, и чтобы встретить, и чтобы потом проводить. Николай Николаевич по ходу беседы обязательно почитает какие-нибудь удивительные стихи, а потом расскажет остроумный анекдот — «от Кобзона». Александра Николаевна обязательно соберет на стол и, конечно, отмахнется от помощи. А накормив и напоив чаем из тоненьких фарфоровых чашек, сядет за рояль — ведь она знает, как я жду этого момента! И ответит на все мои вопросы, какими бы глупыми — «Александра Николаевна, а композиторы сначала подбирают мелодию правой рукой, а потом левой добавляют аккомпанемент или сразу сочиняют двумя руками?» — они ни были. И покажет, как транспонировать в другую тональность, если голос не берет верхнюю ноту, и объяснит, на какой размер стихов удобнее писать музыку. И даже споет для меня «Ночь коротка» сперва академическим голосом, профессионально дыша, а потом так, «как это делают эстрадники», а я, конечно же, буду рыдать от восторга.
Однажды, уже уходя от них, я полушутливо спросила: «Александра Николаевна, а можно я всем буду говорить, что меня учила музыке сама Пахмутова?». Она вдруг ответила очень серьезно: «Можно, Танечка! Главное, что вам интересно, что вы учитесь! Это сейчас мало кто любит и умеет делать».
