Юрий Грымов в своем театре «Модерн» поставил «Войну и мир» Льва Толстого. Эпическое полотно каким-то странным образом, кажется, раздвинуло небольшую сцену до недавнего времени заштатного театра и превратилось на четыре часа в поле любовных и военных действий. Более того, стерло границы театрального пространства и времени, перекинулось из зала в фойе и обратно, пугая отблеском давнего московского пожара. С премьерного показа — обозреватель «МК».
Война вместе с миром у Грымова на четыре часа (три акта, два антракта) захватила весь «Модерн»: спектакль еще не начался, а на сцене уже священник службу ведет. И все настолько по-взрослому, что публика, не доверяя себе, спрашивает соседа: «Они что, настоящего батюшку позвали?» Батюшка (актер Алексей Багдасаров) поет вместе с певчими, профессионально кадилом машет, бабы в черном крестятся и в пояс кланяются. Две барышни, со смехом вошедшие в зал, сразу осекаются: неужели опоздали, ведь только второй звонок был? А премьерный спектакль без объявления о начале продолжается. Только православную службу сменяет уже другой ритуал — масонский. Пьера Безухова (Александр Колесников) Магистр (Юрий Анпилогов) посвящает в тайный орден. «Война и мир» у Грымова имеет второе название — «Русский Пьер», указывая на генеральную линию, которую избрал Грымов: война и мир героя, его духовные поиски и поиски самого себя… Путь от Пьера к Петру Кирилловичу.
У Грымова «Война и мир» без видимых швов, кинематографичная по картинке, особенно по световой (художник по свету сам режиссер). Немногословная: сценическая редакция Александра Шишова, следуя по основным сюжетным точкам, категорически отказалась от пространных диалогов и монологов. Картина сменяет картину так стремительно, что первые полтора часа (столько длится первый акт) пролетают незаметно. Более того, за счет структуры сцен, особенно массовых или на два-три актера, их жесткой ритмической организации возникает ощущение какого-то парения первого акта в черно-белом свете.
Это ощущение создает и хор Свешникова, который сопровождает «Войну и мир» на протяжении практически всех четырех часов. Тридцать хористов в исторических костюмах на сцене — как участники, а не фон вовсе, они же — за кулисами. Духовные песнопения, светские, народные песни, с музыкальным сопровождением и а капельно… Звучание хора дает постановке невероятный объем и создает образ и России, и времени. Но не только прошедшего.
Правила игры, заданные режиссером вначале, строго выдержаны до конца. Он стер границу между актом и антрактом: так, после второго акта публика из зала сразу попадает в горящую Москву, подожженную французами в 1812 году. Публика ходит по ковровому покрытию, на котором следы от пожара и копоти. А по завершении первого антракта оказывается на комической опере. Кажется, дают Россини, по окончании музыкального фрагмента и произойдет резкий разрыв отношений Пьера и Элен (Мария Орлова).
И все-таки Грымов в театре, даже в лучших своих постановках, остается кинематографистом, который поражает неожиданным монтажом, сводя в одну сцену персонажей из разных времен. Мир героев Толстого с их личными войнами, взаимными претензиями, выяснениями отношений к третьему акту оборачивается войной конкретной и жуткой. И тут режиссер, кажется, не жалеет зрителя: картины войны представлены длительной вереницей беженцев, отступающим войском. Одинокий луч неторопливо выхватывает страшные сцены, снова погружая их в темноту, чтобы вновь высветить следующую.
При ярком свете пройдут только две сцены — весьма натуралистичная «Госпиталь» с ампутацией ноги Анатолю Курагину. И вторая сцена — богослужение перед Бородинской битвой с иконой Смоленской Божьей Матери, массовым осенением крестом, как будто все происходит не в храме искусств, а в храме православном. Но...
— Не нашим умом, а божьим судом, — скажет графу Безухову Платон Каратаев в последнем третьем акте. Уже не Пьеру, а Петру Кирилловичу, пришедшему от масонства к истинной вере. Пожалуй, эту фразу можно считать ключевой и идейной для «Войны и мира» Юрия Грымова.
Для Александра Колесникова (Пьер Безухов) — это первая большая роль в театре, но открывшая интересного и перспективного артиста. Очень искренняя, эмоциональная работа у Ирины Лукиной в роли Наташи Ростовой. Вообще надо сказать, что худрук «Модерна» в «Войне и мире» занял всю труппу, здесь всего один (!!!) приглашенный артист — Андрей Давыдов — на роль старого князя Болконского (замечательная работа), что по нынешним временам с модой на скромные составы в постановках можно считать не только художественной, но и социальной акцией. Труппа худрука не подвела.
После спектакля интервью с Юрием Грымовым.
— Юрий, «Война и мир» — такое произведение, за которое художник может взяться только при очень сильной мотивации — общественной или личной. У вас какая была?
— Я лично уверен, что когда ставлю спектакль или фильм, он должен быть только про меня. Так что превращение Пьера Безухова в Петра Кирилловича — это моя личная история. Я западник, всегда увлекался западной живописью, искусством, но чем старше становлюсь, тем отчетливее переоценка моя российской культуры.
Замахнуться на роман «Война и мир» для меня это прежде всего сохранить в нем войну — в названии это слово стоит первым. Просто взять мир — получится трогательно, мелодраматично, но война, она — как проверка человека, его характера. Не существует мира без войны, и мне не нравятся разговоры, которые сейчас ведутся о войне. Мне не нравятся наклейки на дорогих джипах, типа «Хотите, повторим?» Я хотел показать войну, которая нарушает миропорядок. Ведь когда мир, все друг с другом воюют, завидуют, размолвки всякие. А когда война, они ищут мира. Не благополучия, а мира и веры. В том числе в себя, в любовь. Поэтому я говорю о войне. Говорю о ней через хор Свешникова.
— Значит, такими мыслями можно объяснить натуралистичность последнего акта? Прямо-таки шокирует сцена как бы ампутации конечностей, проведенная на авансцене.
— В третьем акте у меня текста на десять минут. Мысль в искусстве, я считаю, нужно передавать через чувства, и мы создаем на сцене целый мир чувств. Что касается этой сцены в госпитале, то я специально ее довел до натуралистичности, чтобы передать прощение, когда два заклятых врага — Андрей Болконский и Анатоль Курагин — оказавшись в госпитале, пожимают друг другу руки. Тут я не хотел половинчатости.
В третьем же акте война — это абсолютный Гойя, по цвету, по характеру. В социальных сетях, где уже много откликов на спектакль, я читаю от молодых ребят: «Это про нас». Конечно, про нас: сегодня мы видим настроения в Европе, в США с бряцаньем оружием. И для меня принципиально возвращение к духу русского человека в образе Пьера Безухова. Я не люблю слово «патриотизм», для меня это «я люблю родину». И я не боюсь таких громких слов.
— В спектакле очень четко звучит тема православия со всеми ее ритуалами, начиная с церковных литургий до… принта икон, герои и массовка бесконечно осеняют себя крестом. Что это, храм искусства или храм?
— Икона Смоленской Божьей Матери была перед Бородинским сражением, и вообще в тот период времени люди защищали себя крестом. Когда-то Сергея Прокофьева, писавшего музыку к фильму «Александр Невский», спросили, почему он не использует музыку немецких рыцарей, и он ответил, что она несовременна. Так и у меня в спектакле, в первом акте православную литургию сменяет музыка Питера Гэбриела, который иллюстрирует обряд посвящения Пьера Безухова в масоны.
— Постановка имеет очень серьезные претензии на историчность, и прежде всего в костюмах. Однако в сцене бала у Ростовых дамы танцуют в головных уборах, чего не было никогда.
— Я быстро ставлю, но очень долго и основательно готовлюсь к спектаклю. Три года я кипел вокруг романа Толстого, много общался со специалистами по этике, этикету, по костюмам того времени, консультировался с батюшками. Я хотел быть честным перед зрителями: я не про любовь к себе ставлю. Что касается головных уборов, то это верно — дамы в них не танцевали. И если в мужском военном костюме у нас все аутентично, то в женском мы с художником Ирэн Белоусовой допустили фантазию. У нас дамские головные уборы, такие капоры, даже больше по размеру, они как пена, что ли. Но, например, в костюмах масонов даже на пуговицах повторены масонские знаки. Мы и некое отступление от времени сделали в музыкальном оформлении: второй акт открывает фрагмент из «Севильского цирюльника» Россини.
— Если ваш спектакль — это вы, значит ли, что православие (тема очень усилена) — тоже вы?
— Я в тридцать лет сам пришел к Богу и крестился. Это было связано и с моим окружением. Жизнь свела меня с умнейшими современными богословами, потрясающими собеседниками. Вера — это абсолютная опора, и хотя я не фанатичен в своей вере и уважаю любую религию, но считаю, что вера должна быть у каждого человека — в себя ли, в свою семью ли или Бога. Я не боюсь никакой критики по этому поводу в свой адрес, и ни о какой спекуляции на тему православия тут быть не может. Почитайте роман — там все написано. Это не православие, а мое отношение к роману, к России.
Читайте также: Почему школьницы считают Путина самым сильным мужчиной
