Серые мундиры, белые ночные сорочки, черные рясы попов. Такими монохромными красками рисует человеческую трагедию во время Первой мировой ученик Сергея Женовача режиссер Уланбек Баялиев. В основе спектакля малоизвестный роман новокрестьянского поэта и писателя Сергея Клычкова «Сахарный немец», который не только впервые ставится на Малой сцене МХТ им. Чехова, но и вообще впервые появляется на театральной афише. С премьерного показа — корреспондент «МК».
Необычное название спектакля, новый для многих автор и сложнейшая речь повествования — это первое, с чем сталкивается зритель после того, как видит на сцене огромные деревянные ширмы, похожие на забор, шумно двигающиеся в горизонтальной плоскости. Тут же кирзовые сапоги, которые кто-то уже никогда не наденет. Слева висит колесо. Оно крутится, символизируя жизнь, а справа, в глубине, рядом с сапогами, есть еще одно, статичное.
Путешествие начинается со знакомства. Перед нами солдаты двенадцатой роты. Обычные крестьянские мужики из села Чертухино, само название которого отсылает то ли к чертовщине, то ли к черте, которую преступит главный герой. Он, кстати, родом из того же места, а зовут его Зайчиком, точнее, Миколаем Митричем Зайцевым (Валерий Зазулин). Он молодой офицер, которого недавно произвели в зауряд-прапорщики. Солдатская жизнь, как известно, не сахар: сырые землянки, тоска по дому, а тут еще и новый приказ — напасть на немцев из воды. Живыми им не выбраться, а значит, и дом не увидеть, жен не обнять, родителей не навестить. Остается только причащаться. Впрочем, мальчика-Зайчика, у которого «мечтунчик пристал к голове», Богом поцелованного, оттого и стихи пишущего, отправляют на побывку перед операцией.
Но дома он покоя не находит. Хоть мать с отцом в одеяла кутали да чаем потчевали, но новости рассказывали отнюдь не веселые. Клаша (Надежда Жарычева), которую он сильно любил и с которой некогда обвенчался в старообрядческой молельне, вышла замуж за другого. Пелагея (Ксения Теплова) — жена Прохора Пенкина (Дмитрий Сумин), солдатского товарища Зайчика, — тоже оказалась не самой верной. Она мечтала о детях: «Крысы прогрызли пеленки, которые лежали в сундуке, а больше ничего не тронули». Она их сшила, когда замуж за Прохора вышла, но ребенок все не появлялся.
Муж приходит на побывки все реже, а желание в лоне «молодой бабы» все крепче. Сгорая от тоски и жажды материнства, она и соблазнила свекра. Но тот, не выдержав напора молодой, умер, оставив под сердцем невестки новую жизнь. Недолгим было счастье Пелагеи — пришлось поменять белую сорочку на траурное платье и перетянуть тугую веревку через всю сцену. Пуповину, связывающую мать с долгожданным чадом? Нет — смерть, наказывающую за порочность и грехопадение.
Так жизнь и идет: жены плачут, солдаты гибнут, война калечит судьбы всех без исключения. У каждого за пазухой свои грехи и грезы. Оттого-то и «немец сахарный»: у старообрядцев сахар символизирует грех.
У зрителей появляется череда вопросов: как за ухабистыми архаизмами разглядеть дорогу логики и смысла? Почему Уланбек Баялиев инсценировал такой непростой роман? Разматывать непростой клубок лучше с главного узла — Сергея Клычкова. Он, выходец из крестьянской старообрядческой среды, в свои 48 лет стал одной из самых ярких фигур русской литературы ХХ века, наряду с Сергеем Есениным. Именно ему великий поэт посвятил знаменитое стихотворение «Не жалею, не зову, не плачу». Клычков участвовал в восстании 1905 года, в 1914-м ушел на фронт Первой мировой войны, был дважды приговорен к расстрелу, а в 1937-м погиб от рук новой власти из-за ложного обвинения в антисоветчине.
— Я очень люблю прозу Клычкова, — говорит Уланбек Баялиев после спектакля. — В ней нет лобовых сюжетных построений; такое ощущение, что это лабиринт жизни, в котором ты плутаешь вместе с героями. Сегодня спектакль звучит очень даже современно. Он ведь не только о войне и смерти, но и о смысле жизни, и о любви.
Зайчик убил всего одного немца, но не справился с этим грехом. Немец после выстрела цеплялся за колесо жизни, но крутить его уже не было сил. Его жизнь прервана… как и жизнь стрелявшего в него Зайчика, только что преступившего черту. Тут становится понятен смысл статичного колеса — символа смерти.
