На сайте «МК» — роман Андрея Яхонтова «Божья Копилка». Историческое полотно охватывает весь XX век. В романе действуют Григорий Распутин, Николай II, обер-прокурор Святейшего синода Константин Победоносцев, Фрейд, Кафка, Лев Толстой, Дмитрий Менделеев, Ленин, Сталин, Берия, Гитлер и обыкновенные простые люди: регент Успенского собора в Кремле Виссарион Былеев, его сын Петр, мудрец Шимон, красавица Ревекка и ее жених Пинхас.
Предлагаем вашему вниманию отрывок из произведения, посвященный встрече одного из главных героев с будущим римским папой Иоанном Павлом вторым и будущим основателем первого в мире государства рабочих и крестьян.
в нашем инстаграм На проплешине меж чахлыми варшавскими палисадниками Петр увлекся созерцанием диковинной игры: мальчишки гоняли растрепанный качан тряпичного мяча. Бойкий вихрастый паренек творил с прихрамывающе катающимся комом чудеса: подбрасывал, перекидывал с ноги на ногу, убегал от медлительных партнеров, они кричали: «Войтыла-заводила, отдай пас!», «Отзеркаль в «стеночку»!», «Прострели!», «Навесь!».
Петр прислушивался к непривычным возгласам: «Ну и финт!», «Вот это обводка!», «Удар в «шестерку»!», «Удар в «девятку»!» — на цифровые секторы были поделены «ворота», которые обозначались «штангами», то есть поставленными на расстоянии одна от другой штакетинами, меж ними следовало вкатить или вколотить раздерганный глобус. «Форварды», «бэки» и «хэв-бэки» лупили по нему «пыром», «щечкой» и «шведкой». Наблюдать такое в Москве Петру не доводилось. «Городки», «лапта», «чижик», бег в мешках и на лыжах, катание на коньках по замерзшим прудам — вот чем пробавлялись соотечественники. «Европа развлекается и соревнуется на свой манер, — подумал Петр и поправил себя: — Польша — провинция, окраина России!» Но с каким гонором бравировали маленькие шляхтичи новоизобретенными, вернее, новоиспользуемыми — английскими? шведскими? голландскими? — словечками!
Не удержавшись, Петр примкнул к мелюзге, помчался за «глобусом-качаном» — в своем развевающемся длиннополом балахоне. Сражение прервали. Оказалось, неофит нарушил правила, следовало соблюсти процедуру: подойти к «капитану» и спросить (но это уж на местном наречии, родственно «Матке Боске Чинстаховске»): «матки-матки, чьи заплатки?», получить допуск в «команду» и неукоснительно исполнять регламент — не забегать в «офсайд», не уводить мяч за пределы «поля» (тоже славянизм и напоминание о русской народной песне «Полюшко, широко поле»), подножки и касание мяча рукой карались назначением «штрафных», «одиннадцатиметровых», «угловых» и «свободных» ударов, существовали дополнения к основным наказаниям: «три корнера — пеналь», «вбрасывать» «из-за боковой» следовало обеими руками, а не как тяжелоотлеты толкают чугунное ядро с плеча…
Остывая после затянувшегося до сумерек «матча» и прогуливаясь под моросящим дождем по скудно освещенным средневековым кварталам, Петр увидел в костеле замершего перед аляповато раскрашенной гипсовой статуей Девы Марии вихрастого свершавшего стремительные прорывы «по флангу» неудержимца — сейчас парнишка был преисполнен серьезности и смирения. Петр вспомнил себя в мальчишестве.
Дождавшись, пока юный форвард закончит разговор с Пречистой, он приблизился и спросил недавнего партнера:
— О чем столь истово молишь?
Мальчик ответил, не таясь:
— Люди не хотят сделаться идеальными, при этом жаждут идеала: чтоб начальник не притеснял и платил больше, чтоб соседи не досаждали, а друзья защищали и не предавали. Мужчина хочет красивую жену, женщина — богатого заботливого мужа. Но сами просящие не стараются соответствовать требованиям, которые предъявляют другим: предают благодетелей, не берегут семью, самомнятся — непревзойденными… Быть верным в браке им тягостно, с соседями по дому и из сопредельных государств воюют…
Недетская глубина суждений поразила Петра.
— А еще прошу Всеблагого, — сказал мальчик, — чтоб образумил моего папу, юриста, он полагает: я должен был появиться на свет в день всепольского национального праздника, это придало бы моему будущему небывалое духовное наполнение, а я родился в обычные, ничем не примечательные будни. Отец привез меня в Варшаву из Вадовице, где мы живем, чтоб выправить метрические бумаги и изменить дату рождения.
«Вот тебе прогрессивная, просвещенная Европа! — ахнул Петр. — Суеверия похлеще, чем в российских медвежьих углах!» Он потрепал мальчика по волнистым вихрам.
— Не божественными вмешательством и не подтасовкой бумаг исполняются грезы! Человек — хозяин собственной судьбы.
Ребенок задал встречный вопрос:
— Завтра игра с гимназистами из Кракова. Я просил Господа помочь мне забить пять голов! Разве такое в людской власти?
Петр рассмеялся:
— У тебя прекрасный дриблинг. И хорошо поставленный прицельный удар. Но если не забьешь пять мячей, ничего страшного. Может, лучше усмирить амбиции и не тешить несбыточные грезы, не выклянчивать чудо, а полагаться на себя? Не бегать сломя голову в надежде на ворожбу, а занять место в обороне или воротах? Стать вратарем…
Слово, соскользнувшее с языка, понравилось и Петру, и мальчику, который счастливо засмеялся:
— Охранителем врат? Но такого амплуа нет в футбольном своде. Известно традиционное: «голкипер».
— Сдерживатель мячей? Нескладное обозначение. А «вратарь», то есть «привратник», приставленный к вратам страж, — другой коленкор: не амплуа, а миссия! — с воспитательным уклоном чертил линию еще и лексического совершенствования чуткий к напевности родной речи Петр. — Не нужны английский и голландский сленг. Прелесть дзяд Мицкевича и баллад Норвида предопределит красоту твоей судьбы! Как знать, может, после того, как изменится футбольное кредо, переиначится и жизненное преднезначение!
— Это отчасти совпадает с предположениями папы, — подтвердил мальчик. — Он уверен: мое имя станет другим, когда дата рождения приурочится к народному торжеству. Сейчас я — Кароль Войтыла. А стану…
— Королем Польши? — не слишком утонченно пошутил Петр.
Мальчик остался серьезен:
— Талантами и успехами, в том числе футбольными и литературными, наделит Господь. Я сочиняю стихи. Если Бог сочтет их нужными, необходимыми читателям, они обретут известность.
— Не Бог, а я помогу тебе их опубликовать, — заверил Петр. — Хлопочу об издании своего реферата. Заодно займусь твоей поэзией. Духовные взлеты превыше уличных офсайдов. Пришли мне твои вирши. — И продиктовал: «Москва. Зубовский бульвар, Дом дворцового ведомства». На секунду Петр задумался. — Пока не знаю, когда окажусь в Москве…
Попрощавшись с забавным парнишкой и уходя, Петр услышал его новое обращение к Деве Марии:
— Сделай меня божьим послушником и хранителем врат. Алтарных и небесных. Иоанном Павлом Вторым. Принесу родине славу и свободу…
Петр продолжил прогулку и, спасаясь от припустившего ливня, вбежал в кафе. От сборища драножилетных мужчин, шумевших в углу, отделился лысенький шибздик, молниеносно приблизился, сел (без приглашения и здоровканья) на скрипучий стул и колюче — так шпилечно ищут монетку в пироге — зыркнул.
Петр узнал вагонного революционера. Обода вокруг глаз знакомого незнакомца оставались бархатно воспалены, небритость превратилась в козлиную растительность. Черты, двоившиеся в полутемном купе, стали до рези в веках неприятны.
Шибздик качнул лысым кумполом и подался вперед тщедушным телом.
— Дурью маетесь, батенька? — Изрекши картавую грубость, он не попытался ее смягчить. — Ну и жизнь ведете… Никчемную. Пустую… Лучше дайте взаймы.
_Yalta_naberezhnaya.jpg/dw900h500.jpg)
