Среди крупных статей на полосах «Юношеской правды» от 21 июля 1922 года затесалась маленькая беспомощная заметка «У Гужона». По имени бывшего владельца назывался металлургический завод, где работал автор заметки. Приведу ее целиком: «(Медицинский осмотр подростков кончился, 8 человек из них отправлены в санатории, остальные получат отпуска). Недавно школа фабзавуча делала экскурсию на фабрику Прохоровской мануфактуры. Ячейка РКСМ еще с прошлого года хотела выпускать стенную газету и все еще не выпустила — нет парня, который руководил бы ею. Обижаются подростки на районный клуб, который устраивает экскурсии, а подростков с завода не принимают. Берут только постоянных посетителей клуба, которые, может, живут ближе, чем подростки «Гужона», которые и не могут ежедневно посещать клуб».
Под текстом стояла подпись — Шведов.
Из лесной деревушки в Тверской губернии его семья переехала на окраину первопрестольной в 1905 году, когда на улицах, изуродованных баррикадами, шел «последний и решительный бой».
В холодной голодающей Москве 1919 года отец и мать скончались, в 14 лет сын остался один на белом свете. Сосед устроил его рассыльным в завком «Гужона». В соседней комнате заседал штаб Красной гвардии, где всегда было многолюдно. Командир давал приглянувшемуся мальчишке поручения. «Я был горд и счастлив тем, что помогаю Красной гвардии. Дождь ли, снег ли, зной ли, а я, бывало, иду по малолюдным улицам, прижимая пакеты к груди». Завод заменил семью. Его приняли в комсомол, зачислили бойцом части особого назначения района, сокращенно ЧОН. У рассыльного не было обуви и одежды. «В зиму двадцатого года голодал как никогда… Но все равно, если выпадала свободная минутка, писал стихи».
В подшивке нашей газеты за 1923 год я нашел стихотворение «У парового подъемного крана». Поэт считал себя рабкором, рабочим корреспондентом, и стихотворение назвал «Рабкор».
В редакции визжали телефоны,
Курьеры относили пачками в набор,
А я пришел с далекого Гужона,
Похожий на других рабкор.
Спустя два года, когда «Юношеская правда» отмечала пятилетие со дня основания, в праздничном номере с фотографиями главных редакторов «тов. Л.Авербаха» и «тов. Б.Трейваса» появилось фото паренька в кепке, подписанное «тов. Я.Шведов». А под снимком теснились семь стихотворений под названием «Рабочее».
Лишь заря, петушиный гребень,
Начинала спичкой играть,
Пропадали звезды на небе,
Уезжал я полоски пахать.
Пел припевки свои бесшабашные,
Кувыркал, отряхал лемехи,
И впервые у межек на пашне
Написал удалые стихи.
В памяти до конца жизни хранил маститый писатель картинку из жизни нашей редакции: «Я помню, что в комсомольской газете «Юношеская правда», как только уходили сотрудники редакции, к их столам устремлялись начинающие поэты, критики. Они тут же садились за машинки и переписывали свои стихи, рассказы или статьи. Другие, у кого были деньги, приносили незатейливую снедь и хлеб. Ужинали все вместе за столом в редакторском кабинете. Потом начиналось чтение. А утром работники редакции приходили будить молодых литераторов, приехавших в Москву за славой…».
Шведов вошел в круг «Юношеской правды»: Александр Жаров, Александр Безыменский, Артем Веселый, Иван Рахилло. Познакомился с Михаилом Шолоховым. Считавшийся мэтром среди них Безыменский посвятил Шведову стихи:
Ты, Яша Шведов,
Юный паяльщик с завода Гужон,
Таскающий гужом
Стихотворные строчки.
(Это от почки,
Это листочки,
А вырастить надо цветы).
Как их вырастить?.. Днем в цехе, вечером в фабрично-заводском училище, где преподавали алгебру, нес нагрузку в ЧОНе, избирался комсомольским старостой. На стихи и прозу времени не оставалось. Вырваться из замкнутого круга попытался, поступив учиться на вечернее отделение Высшего литературно-художественного института имени Брюсова.
«Экзаменовал меня Валерий Брюсов. Я глядел на него, и холодный пот пробирал меня: автор стихотворения —
«Каменщик, каменщик в фартуке белом,
Что ты там строишь? кому?
— Эй, не мешай нам, мы заняты делом,
Строим мы, строим тюрьму…»
— сидел за столом. Живой, настоящий поэт. Он неторопливо расспрашивал, откуда я, что делаю на заводе. Я стал восторженно рассказывать о нашем фабзавуче, как мы создавали его, как потом в Политехническом музее устроили выставку инструментария…
Валерий Брюсов ни разу не прервал меня… Потом он попросил решить несколько алгебраических задач. Вооружившись мелом, я подошел к доске и быстро решил все задачи, кроме одной, трудной. Валерий Яковлевич осторожно указал мне на ошибку в решении. Затем только попросил прочитать стихи…
Итак, я стал студентом… В этот же вечер узнал в коридоре института от Артема Веселого, что Брюсов великолепно знает математику и что ею, как говорят, поверяет стихи».
Но учиться в заветном институте он не смог: кроме работы и общественных нагрузок, удаленности от дома выявилась еще одна причина: «А самое главное, не хватало у меня знаний, чтобы учиться именно в «Брюсовке»…»
Звездный час наступил в 1924 году, когда вышла первая книжка «Шестеренные перезвоны». Стихи кроме нашей газеты в том году появились в пяти московских журналах, в том числе в популярной «Красной Ниве», выходившей по образцу дореволюционной «Нивы».
«В одном номере, кажется, в январе, «Красная Нива» опубликовала целую страницу новых моих стихов. Нет, не тщеславие подсказало мне подобное решение: я послал по почте несколько своих стихотворений и фотографию в тот еженедельник. Я хотел как-то проверить себя, что я успел сделать в цехе поэзии. Как отнесутся к ним именно в этом журнале? К моему большому удивлению, почти все произведения были помещены на одной странице, как и есенинская поэтическая подборка.
Я вначале было обрадовался — поместили, — а затем ужаснулся. Что я наделал, с кем я думал тягаться!
Больше месяца я не решался зайти в эту редакцию, но решился. Увидев меня, незнакомая мне коренастая женщина спросила, кто я и зачем пришел. Я пробормотал что-то в ответ, а женщина, это была Лидия Сейфулина, даже всплеснула короткими руками, она ведь считала, что и она, и редакция «Красной Нивы» стали жертвами литературной мистификации, что никакого Шведова в природе не существует.
Она ласково и лукаво посмотрела на меня и повела в комнату, где я увидел Сергея Есенина, поразившего синевой своих глаз. Я боялся подойти к любимому поэту чуть поближе. На лбу — холодная испарина, так потрясла эта неожиданная встреча. Пол как будто уходил из-под ног, когда Есенин стал выговаривать все мои огрехи в стихах той журнальной страницы. Мне казалось, что у меня вдруг стали мерзнуть ноги. Это была моя первая и последняя встреча с великим поэтом Сергеем Есениным».
Когда Есенин свел счеты с жизнью — не поверил. Считал, что его убили. Поехал в Ленинград, провел собственное расследование, обратившее на себя внимание Лубянки. Последовал арест. Спас влиятельный большевик Дмитрий Фурманов, автор романа «Чапаев», бывший комиссар легендарной дивизии Чапаева, не выпускавший из поля зрения пролетарского поэта со дня появления его первых стихов.
В двадцать лет Шведов стал автором книг поэзии и прозы. Издавал повести, написал роман. Но нашу газету не забывал — в подшивке «МК» я увидел стихи «Из фабричных песен», «Пуск мартена», «Телега» и много других о дорогой ему жизни на заводе и в деревне.
Как все советские поэты, начиная с Бориса Пастернака, сочинял стихи о вождях партии. Про Ленина написал «Заставу Ильича», помянул его, увидев, как подруга сняла с его куртки значок с образом Ильича и «приколола к груди Ленина, Лизка — глазки-васильки». Мог и не такое сочинить. Внучка Шведова в детстве запомнила частушку, которую дома часто пел дедушка:
Ленин Троцкому сказал:
Поедем, Лева, на базар,
Купим лошадь карюю,
Накормим пролетариев.
Продекламировала стишок в детском саду, к ужасу воспитательниц, не забывших 1937 год. Тогда второй раз поэт попал на Лубянку и вышел на свободу, когда разжались «ежовые рукавицы» палача-наркома Ежова, разделившего участь своих жертв. Казнили в том году Л.Авербаха и Б.Трейваса, расстреляли Артема Веселого…
Прасковья Степановна Шведова, жена поэта, рассказывала, что на его стихи был написан цикл песен о Сталине. Композитор — Виктор Белый, профессор Московской консерватории, автор камерной музыки, сонат для скрипки с фортепиано, фуг, прелюдий… Все это в прошлом.
Не забыта одна его песня «Орленок» на слова друга Яши. Заказал им ее в 1936 году Театр имени Моссовета для постановки пьесы «Хлопчик» Марка Даниэля. Со сцены театра она разлетелась по всему Советскому Союзу, как теперь говорят, стала шлягером. По Всесоюзному радио ее исполнил солист Московской филармонии Александр Окаёмов. (Последний раз в дни Отечественной войны артист — доброволец дивизии народного ополчения, — попав в окружение, запел «Орленка», когда его вели на расстрел…)
Вот начало этой песни, вдохновлявшей Красную армию и советский народ в дни Отечественной войны:
Орленок, орленок, взлети выше солнца
И степи с высот огляди!
Навеки умолкли веселые хлопцы,
В живых я остался один.
Орленок, орленок, блесни опереньем,
Собою затми белый свет.
Не хочется думать о смерти, поверь мне,
В шестнадцать мальчишеских лет…
Перед войной по заказу Ансамбля песни и пляски Киевского военного округа композитор Анатолий Новиков сочинил сюиту, из которой стала долговечной одна только песня «Смуглянка» на слова автора «Орленка».
Всю войну Яков Шведов служил в армейской газете «За Победу!», ходил за новостями в стрелковые роты, окопы, был ранен и контужен, вернулся в Москву подполковником, с медалью «За отвагу» и боевыми орденами.
Внучка поэта, Юлия Гончарова, в очерке о нем в «МК» писала: «В военном архиве в Подольске я нашла более 300 публикаций деда в газете «За Победу!» — это и корреспонденция, и стихи, и песни». Их он, как видим, «приносил гужом», как стихи в «Юношескую правду».
…С орлом, татуированным на груди, наш замечательный автор Яков Захарович Шведов умер в 1985 году и не увидел, как распалось его государство, которому он служил верой и правдой до последнего вздоха.
