Реформы — затертое слово. В лексиконе наших бесконечных телевизионных ток-шоу оно обозначает нечто промежуточное между слегка завуалированным издевательством и «приглашением на Майдан». Те же штатные говоруны, однако, признают, что не все в нашем богоспасаемом Отечестве блестит, искрясь на зависть соседям. Нужны перемены и там и тут. Значит, проблема не в отторжении реформ: собственно, государство существует в том числе и для того, чтобы их проводить. Проблема в сроках и масштабах реформ, в их последствиях, которые далеко не всегда соответствуют задуманному.
в нашем инстаграм Что собой представлял крах СССР? Прошло без малого 30 лет, а ответы по-прежнему принципиально разные. Или это прежде всего открывшаяся возможность (во многом, как видно по прошествии времени, нереализованная) прорыва к новому будущему, или это прежде всего величайший геополитический катаклизм со времен Второй мировой войны. В первом случае речь идет о построении демократического общества с новым, мощным потенциалом развития, опирающимся на инициативу каждого, а не исключительно на государство, монополизирующего видение будущего. Во втором случае все ограничивается геополитикой с ее «кто кого».
Стрелка кремлевского компаса реагирует именно на геополитику. До демократических норм и институтов мы сначала непростительно долго не могли дорасти, так и не перешагнув планку «суверенной демократии»; потом демократия и вовсе была объявлена признаком чуть ли не тупиковой ветви эволюции, приоритет был присвоен «традиционным ценностям», причем в российском варианте места демократии среди них не нашлось.
Что важнее: геополитика или демократия? Ответ зависит от того, для кого важнее. И для власти, и для граждан важна самореализация. Но если отдельным гражданам реализоваться в геополитике затруднительно, им важнее демократия, понимаемая прежде всего как инструмент обеспечения саморазвития и вместе с тем контроля за властью, то для власти геополитика — важная и амбициозная сфера. Есть еще одно важное отличие: до поры свои геополитические интересы власть может реализовывать без масштабных внутренних реформ, потребность в них возникает, когда становится понятно, что при наличных экономических ресурсах на геополитические успехи рассчитывать никак не приходится. Развитие же демократии — это всегда реформы.
А реформы — это всегда риск для того, кто их проводит. Если реформы тормозить, рано или поздно все равно возникает необходимость вынужденных реформ, которые могут привести в движение силы, способные перехватить политическую инициативу у первоначальных реформаторов. Если реформы проводить активно, надо быть готовым к реформе самой власти и к уходу в тень тех, кто реформы начал. Проводя активную политику реформ, власть должна отдавать себе отчет в том, что достижение целей реформ важнее ее, власти, самосохранения.
Есть два очень важных и очень разных примера выбора, которые делала власть в сложной социально-политической ситуации. Первый пример — горбачевская перестройка. Первоначально Михаил Горбачев пытался вовсе не реформировать основы экономической и политической жизни в СССР. Задача была — добиться ускорения экономического и научно-технического (сейчас бы сказали «инновационного») развития страны. Не вышло. Власть стала лихорадочно искать новые ресурсы роста экономики — так родилась перестройка. Стоит подчеркнуть: реформы Горбачева, в частности, подтверждают, что ставка на геополитику — не панацея от реформ, ведь ускорение требовалось прежде всего для сохранения паритета в вооружениях СССР и США.
Перестройка, по сути, привела к революции — во всяком случае власть КПСС и построенный ею социализм на ней закончились. Мог ли Горбачев силой остановить такое развитие событий? Принципиально важно, что он и не пытался это сделать. Осознанно или нет, выбирая между сохранением собственной, безграничной на момент начала перестройки властью и изменениями, бурно проходившими в стране, он объективно сделал выбор в пользу перемен.
Принципиально иначе 30 лет назад (юбилей состоялся месяц назад) поступил Дэн Сяопин. 4 июня 1989 года на знаменитой пекинской площади Тяньаньмэнь закончилось многомесячное открытое противостояние китайской власти и сотен тысяч протестующих против коррупции, инфляции и роста неравенства. Закончилось большой кровью. Разгон митингующих силами армии, танков и полиции привел к гибели 7–10 тысяч человек по западным оценкам или 200 человек, как официально сообщил Пекин (точное число жертв вряд ли когда-нибудь станет известным).
Кровь, пролитая в Пекине, — неотъемлемая часть китайского реформаторского опыта, который к месту и не к месту превозносят наши левые. Знаменитые реформы Дэн Сяопина были начаты за 11 лет до этих событий. И в Китае, как и в СССР, они привели к недовольству. В Китае оно было массовым, но политически незрелым и практически никак не организованным, хотя среди лозунгов Тяньаньмэня был, например, и такой: «Долой диктатуру!».
Дэн Сяопин выбрал продолжение своих экономических реформ, не остановился перед санкцией на применение силы и не пошел ни на какие «либеральные» уступки в политике, в полном объеме сохранив свою власть. Драматургия истории в том, что 15–18 мая 1989 года, в момент, когда противостояние на Тяньаньмэнь приближалось к точке кипения, в Пекине с официальным визитом находился Михаил Горбачев. Известно, что протестующие пригласили его на митинг, но Горбачев предпочел приглашение проигнорировать. Известно также, что советский лидер остался недоволен встречами с Дэн Сяопином — конечно, не из-за реакции последнего на массовые протесты, а потому что китайский реформатор взялся его «поучать».
Хрестоматийный извечный вопрос: стоит ли тот или иной политический курс того, чтобы ради него было разом убито множество безоружных людей? Есть уточнение: что дороже — жизнь сотен людей, которая оборвется прямо сейчас, или будущие успехи реформ в стране с миллиардным населением?
Есть западный ответ: ни один современный политик не может допустить в своей стране что-то, хотя бы отдаленно напоминающее события 4 июня 1989 года в Пекине, во имя чего бы то ни было. Ограничители ему ставит все та же демократия. Есть восточный ответ: пусть приговор вынесет время.
Кто же в результате истории дороже: Михаил Горбачев или Дэн Сяопин? В России ответ однозначен — конечно, Дэн. Результаты начатых им реформ и в самом деле завораживают. Китай — вторая экономика мира, а значит, с его геополитической позицией невозможно не считаться. Дэн — великий, хотя и кровавый реформатор.
В мире, однако, Горбачева многие ставят выше Дэн Сяопина. Все по тем же геополитическим соображениям. Если Дэн создал мощного потенциального противника Западу на геополитической шахматной доске, то Горбачев своими руками снял с той же доски советскую мировую сверхдержаву.
Это оценки политиков. А если их в качестве арбитров потеснят обычные граждане? Китайцы сегодня живут много лучше, чем 30 лет назад. Они видят, как быстро меняется, развиваясь, их страна. Россияне им в этом явно уступают. Хотя и Китай, и Россия остаются для развитых стран поставщиками рабочих рук, талантов и мозгов и количество эмигрантов многократно превышает число иммигрантов, граждане в оценках двух реформаторов, скорее всего, отдадут пальму первенства китайскому лидеру.
Но это не конец спора. Горбачеву, в отличие от Дэн Сяопина, не повезло с преемниками. Если в Китае курс реформ неуклонно продолжался, в России мощный демократический потенциал перестройки остался политически невостребованным и в конце концов ушел в песок. Однако сейчас и Китай, и Россия переживают не лучшие времена. В Китае снижаются темпы экономического роста, что чревато обострением социальных проблем, торговое противостояние с США может привести к рукотворному глобальному экономическому кризису. А Россия с 2013 года не может выбраться из полосы между кризисом и окружающей его стагнацией; с 2014 года социально-экономическое развитие испытывает к тому же нарастающее давление со стороны международных санкций.
Обеим странам нужны новые двигатели развития, которое важнее сохранения в неизменном виде нынешних властных структур. Значит, у демократии может открыться второе дыхание.
