На «Литературной странице» нашей газеты за 12 апреля 1923 года я нашел на первой полосе марш «Комсомолец» Маяковского, которым приветствовался открывавшийся в Москве XII съезд партии. Если с «лесенки» поэта перейти на обычный ход, то этот марш выглядит так.
Комсомолец — к ноге нога!
Плечо к плечу! Марш!
Товарищ, тверже шагай!
Марш греми наш!
На страницах органа комсомола «МК» хватало места авторам разных направлений: поэтам комсомола Жарову и Безыменскому, рабочему с «Гужона» Шведову, имажинистам, конструктивистам, начинающим и маститым. На «Литературной странице» Мандельштам опубликовал «Жатву» футуриста Семена Кирсанова, «циркача стиха», когда тот уже был в Москве «знаменит, эффектен и узнаваем»:
Мы работаем в краю
Пил, кос, сена —
Желто-пепельных гравюр,
Где туч пена.
Мы как кисти рожь несем
Наш холст лета.
Хорошо нести жнецом
Сноп, сноп света!
Рядом с Семеном Кирсановым, основателем рифмованной прозы в русской литературе, и другим новатором советской литературы Ильей Сельвинским, о нем — впереди, я увидел много забытых имен, искавших признание… Две из этого ряда фамилии запомнились мне с 10-го класса не стихами в хрестоматии по советской литературе, не объяснениями учителя. А эпиграммой Маяковского, вживленной в текст предсмертной поэмы «Во весь голос».
Кто стихами льет из лейки,
кто кропит, набравши в рот —
кудреватые Митрейки,
мудреватые Кудрейки —
кто их, к черту, разберет!
Поэма выходила миллионными тиражами в СССР. Она принесла печальную славу «кудреватому Митрейке и мудреватому Кудрейке».
В антологии «Строфы века» Евгений Евтушенко среди 875 имен поэтов упоминает Митрейкина в биографической справке с неточностями: «Входил в родном Симбирске (уже Ульяновске) в литературную группу «Стержень». Первый сборник стихов выпустил в 1928 г. — «Бронза». Был конструктивистом. Стал жертвой остроумия Маяковского. Все же мне кажется, у Митрейкина остались нераскрытые возможности. Бесследно исчез. Не он один».
Последним замечанием Евтушенко давал понять, что, подобно многим поэтам, он погиб в годы «большого террора». Но это не так, «бесследно не исчез», «Литературная газета», как установила библиограф отдела газет РГБ Александра Дмитриевна Петрова, поместила извещение о смерти поэта 6 августа 1934 года. На Донском кладбище нашлась в нише стены колумбария доска с помутневшим от времени портретом:
Константин Митрейкин
1905–1934
Расстрелянные люди покоятся в братской могиле невостребованных прахов.
«Стержень», помянутый Евтушенко, являлся филиалом Всесоюзного объединения рабоче-крестьянских писателей «Перевал», куда входили классики советской литературы Андрей Платонов, Михаил Пришвин, Эдуард Багрицкий, также публиковавшийся в «МК»…
Рисунок стреляющего пулеметчика над стихами «Осада», подписанные «К. Митрейкин», появился в газете 3 апреля 1928 года:
Цокали пули по цоколю,
Царапали крышу дворца.
Хрустели, звенели стекла
Разбитых дверей крыльца…
В родном городе, покинутом поэтом, вышел первый сборник из 16 стихов «Бронза», замеченный в столице «Новым миром», «Октябрем». Три других сборника «Я разбиваю себя», «Боевая лирика» «Штурм неба» опубликованы в Москве. Они и сегодня интересны, радуют не одолженными рифмами и неожиданными образами.
Блестя, как негры, венские стулья,
Квадрат за квадратом, идут в атаку
На сцену, где в сумраке сером, сутулясь,
Пюпитры стоят сиротливой ватагой!
Рояль, словно ворон, присевший пугливо,
Черным крылом замахнулся и замер…
Бетховен глухой на пюпитры тоскливо
Глядит со стены слюдяными глазами.
Посвященное любимой девушке признание Митрейкина:
Я хочу говорить с тобою,
Время, пространство и неизвестность
Не отнимут тебя от меня, —
вдохновило нашего современника Виктора Максимова развить образ:
Я хочу тебя удержать,
Опоясав спиралью рук,
И остаться в твоей судьбе,
Замыкая собой круг…
Всемирная паутина заполнена вариациями авторов на эту тему Митрейкина и стала памятником наложившему на себя руки поэту в 29 лет. Повлияла ли на самоубийство эпиграмма? Воспоминаний ни погибший, ни его друзья не оставили. Ясно одно, радости она ему точно не доставила, как и другому автору «Юношеской правды».
В газете от 17 марта 1928 года я увидел за подписью А. Кудрейко «Песнь о якоре», элегию поэта, сравнивавшего его участь с грядущей своей.
Родился Кудрейко на берегах Днепра, в Екатеринославе. В бывшем губернаторском дворце помещались губком комсомола и литературная студия. Там он занимался с земляком Михаилом Голодным, прославившимся «Песней о Щорсе».
Студент Кудрейко печатался в «МК», когда учился в Московском институте тонкой химической технологии. Как инженер работал и жил на Урале, в Средней Азии. В дни войны служил на фронте, причем не в газете, как многие писатели. Командовал ротой автоматчиков. Лучшим своим стихотворением считал «Запасный полк». В нем с рассвета до заката ученье чередовалось со стрельбой, рытьем траншеи в полный рост, лесоповалом, покосом, ночлегом с камнем под головой.
Не высыхает пот соленый в той академии наук,
Куда под твой шатер зеленый не залетает с фронта звук…
Но это — дела половина! Другая в тыщи раз трудней —
Дойти до самого Берлина с пехотной выкладкой своей!
Из присланных мне библиографом отдела газет РГБ Лидией Дмитриевной Петровой воспоминаний, найденных ею в забытом богом «Щербинском вестнике» за 2002 год, я узнал, что после войны служил Алексей Кудрейко в редакции «Огонька», влиятельном иллюстрированном журнале, выходившем миллионными тиражами. В редакционном портфеле у Кудрейко томилось множество стихов известных и начинающих авторов. По долгу службы он встречался со многими писателями и на вопрос, который ему как-то задали: «Не обижался ли на приговор Маяковского», — ответил, с трудом подбирая слова: «Мы стали печально знамениты. Наверно, мастеру следует с большей ответственностью называть в своих произведениях конкретное лицо. Он должен понимать, как велика сила воздействия его слова».
В «Московском комсомольце» Кудрейко печатался, когда литературой ведал Мандельштам:
— Осип Эмильевич любил поговорить, — усмехнулся Кудрейко, вспоминая те дни. — Мог сидеть и говорить о поэзии в редакции часами. Жена приходила и насильно уводила его домой…
Разобравшись с Митрейкиным и Кудрейко, не называя фамилии, Маяковский высмеял в прологе поэмы «Во весь голос» третьего автора «МК», пародируя его исполнение «Цыганского вальса на гитаре», растягивая слова:
Нет на прорву карантина —
мандолинят из-под стен:
«Тара-тина, тара-тина,
т-эн-н…
«Левый фронт искусств» с Маяковским и Литературный центр конструктивистов с Сельвинским метали друг в друга стрелы эпиграмм, одна злее другой.
Вот перл Владимира Владимировича:
Чтоб желуди с меня удобней воровать,
поставил под меня и кухню, и кровать.
Потом переиздал, подбавив собственного сала.
А дальше — слово товарища Крылова:
«И рылом подрывать у дуба корни стала».
В свою очередь Илья Львович не остался в долгу:
О бас-профундо!
Он за двух,
Гудеж гудит от гуда.
Порой так низко пустит звук —
Не разберешь откуда.
Стихотворение Сельвинского «Король в Венеции» Мандельштам напечатал в «МК», когда он слыл автором романа в стихах, поэм, пьесы, шедшей в театре Мейерхольда.
После самоубийства Маяковского Сельвинский публично покаялся, замаливать грех с дипломом юриста Московского университета пошел сварщиком на завод. В жизни кем только не пришлось ему быть! Плавал юнгой, нанимался рыбаком, портовым грузчиком, выступал актером в бродячем театре, борцом в цирке. В Крыму пережил еврейский погром, побывал в отряде анархистов и Красной Армии. На «Челюскине» корреспондентом «Правды» прошел Северным морским путем, а когда корабль зажали льды, на самолете, на собаках с чукчами по льду и тайге добрался до мыса Дежнева.
О себе мог сказать словами: «Судьба играет человеком. Она изменчива всегда. То вознесет его высоко. То бросит в бездну без стыда». Опала началась в дни зловещего 1937 года. Политбюро тогда осудило его пьесу. Два года спустя Оргбюро, столь же грозная инстанция, сочло и стихи вредными и антихудожественными,
Воевал Сельвинский на Крымском фронте батальонным комиссаром, подполковником. Заместитель наркома обороны наградил золотыми часами за слова песни, ставшей гимном фронта. В боях дважды контузило и тяжело ранило. В 1943 году наградили поэта орденом Отечественной войны 1-й степени и орденом Красной Звезды. И в том же году в разгар сражений вызвали с фронта, чтобы покарать за стихи «Кого баюкала Россия...»:
Сама ― как русская природа
Душа народа моего:
Она пригреет и урода,
Как птицу, выходит его.
Под «уродом» сочли вождя. Сельвинского демобилизовали.
На заседании секретариата ЦК ВКП(б) в 1944 году, где еще раз обсуждали «идейно-порочное стихотворение Ильи Сельвинского «Кого баюкала Россия», в зал неожиданно вошел Сталин и тихо произнес слова, услышанные всеми ораторами, круто остудившие пыл:
— С этим человеком нужно обращаться бережно, его очень любили Троцкий и Бухарин…
Сельвинскому вернули офицерское звание, войну закончил на фронте.
Чем объяснить, что поэт не попал под «красное колесо»? Ни до, ни после войны после резолюций Политбюро, Оргбюро и секретариата ЦК, ни в дни яростной борьбы с космополитизмом, где у него были все шансы погибнуть?
Ответ один: отношением Сталина, игравшим с поэтом в кошки-мышки: то подставляя его голову под топор, то отменяя уготованную расправу.
После войны на стихи конструктивиста Леонид Утесов поет без устали «У черного моря».
…На стихи из цыганского цикла Матвей Блантер, автор «Катюши», написал музыку.
