В документальной программе выборгского фестиваля «Окно в Европу» состоялась премьера фильма «Театр времен Геты и Камы» Бориса Караджева о режиссерском и семейном дуэте Генриетты Яновской и Камы Гинкаса. Даже совсем незнакомые люди в театральной среде называют их Гета и Кама. Так повелось смолоду. Вместе они больше 50 лет.
Борис Караджев много лет занимается культурологической документалистикой, снимая фильмы про Герберта Уэллса и Виктора Пелевина, Соломона Михоэлса и Майю Плисецкую. Его предыдущая картина «Еда по-советски» посвящена феномену «Книги о вкусной и здоровой пище», ставшей не просто собранием кулинарных рецептов, но мифологемой сталинской эпохи. На протяжении часа, что идет его новый фильм, мы видим главных героев, как говорится, в собственном соку, и в этом ценность. Борис Караджев — деликатный режиссер. Только кажется, что его рядом нет, и события идут своим чередом, но это лишь видимость. Главное, что он не имеет обыкновения нахально навязывать себя зрителю, куда важнее — его герои. А они здесь такие, какие есть, — самобытные, им не скучно вместе.
Гинкас восхищается административным даром жены, ее умением держать чудовище под названием «театр». Он уверен, что «она нуждается в том, чтобы ее любили», а ему это не обязательно. Себя считает плохим артистом, а потому способен показать логику персонажа, но сыграть не сможет, а вот Гета — гениальная актриса. Оба осознают уникальность их союза, которую Яновская определяет так: «Мы прожили вместе 54 года и заинтересованы в удаче другого».
Начинаются съемки фильма, и это создает определенное неудобство. «Ух, как мне не нравится, что нас сейчас снимают, — скажет Яновская. — Что вы меня снимаете, когда я ничего не делаю?» Муж ей предложит выпить чай, чтобы в кадре происходило какое-то действие. Но Яновская возразит: этого еще не хватало — на камеру пить чай. Операторы Олег Толмачев и Анастасия Кузякова снимали в пространстве одного театра — московского ТЮЗа, который с 1987 года возглавляет Генриетта Яновская и где работает ее муж Кама Гинкас. То есть разводят семейственность. Редкий случай, когда общественность и театральный люд не ропщут по такому поводу. «Я руковожу театром, — говорит Яновская, — и у меня режиссером работает Кама Гинкас». Разговоры про семейственность ее не волнуют, поскольку очевидно, что удалось заполучить такого уровня режиссера. «Раньше говорили, что он за меня поставил спектакль, даже если он в Риге находился. Потом стали говорить, что я за него ставлю, и я успокоилась», — продолжает она. А ему кажется, что он излечил жену от легкомыслия, но это с ее слов. Так они и рассказывают друг о друге.
Гета и Кама вместе почти 55 лет. Учились у Товстоногова, которого упрекают в том, что не заботился о преемственности. Может, и не заботился, но достаточно только этих двух учеников, чтобы считать учителя состоявшимся. Даже если они состоялись вопреки. Яновская и Гинкас вместе, но при этом разные, как определит она сама: «Он — добрый человек, а я — не очень». И вот что интересно — какими бы талантливыми ни были актеры рядом, побеждают их Гета и Кама. Они ярче. А по части артистов оба хорошо соображают.
Яновская им внушает: «Зритель — не дурак! Я зал уважаю. Не будь по отношению к нему высок. Сосуществуй!» Гинкас перед началом спектакля выходит в фойе, чтобы посмотреть, кто пришел, а потом делится со стоящими в кулисах Валерием Бариновым и Игорем Гординым: «Теток много! Ребятки, с богом!»
Мы попадаем словно бы в два разных пространства. Одно принадлежит Каме: белые стены и пол, покрытые белым покрывалом ряды кресел. В этом княжестве — стерильная пустота, ничто не отвлекает, можно наполнять вакуум любым смыслом. На застольной репетиции «Вариаций тайны» Шмитта Гинкас в свитер со снежинками разъясняет Игорю Гордину суть его персонажа: все понятно, все обычно, хуже, чем обычно, а вдруг появляется черт знает что, вспыхивает любовь. Валерий Баринов с ним на «ты», может себе позволить чуть больше, чем другие — подковырнуть, устроить баттл. Гинкас призывает делать все «весело, глупо, непосредственно», интересуется, купались ли в Балтийском море. Так и представляешь, как заходит в холодные воды, и «одно место очень-очень жжет».
Царство Генриетты — иное. На ее пальцах — кольца с крупными зелеными и синими камнями. На груди — массивные бусы. Все это притягивает внимание. Яновская — женщина, да еще какая, ее прелесть — в деталях. Она репетирует почти забытую, а в советские времена популярную пьесу «Слон», написанную в 1932 году драматургом Александром Копковым. Во время войны он умер, наевшись после долгого голодания соленых огурцов. Лишь однажды попалась эта информация. Чаще пишут, что погиб в 1942 году на фронте. Репетиции уже в финальной фазе — в костюмах и декорациях. И это совсем другой театр, по эстетике и стилю, отличный от того, что делает Гинкас.
Много лет назад на театральном фестивале в Ростове-на-Дону мы оказались с Генриеттой Наумовной на немецком спектакле, где артисты и зрители сидели за одним столом, и это было еще свежо и необычно. Но действо оказалось унылым, покинуть небольшое пространство комнаты было неловко. Яновская тоже томилась, но как истинный режиссер нашла выход: подхватила одного из актеров, закружилась с ним в вальсе, плавно вывела за дверь и упорхнула. А мы продолжали скучать за столом. Импровизация Яновской стала пиком спектакля.
«Режиссер — провокатор, — скажет Гинкас в картине Бориса Караджева, — папа и мама для артиста, доктор, который подступает к его внутренним болезням, манипулятор. Трагедия режиссера в том, что никто не видел его гениальный спектакль, кроме него». Но мы все же имели возможность оценить работы Гинкаса и Яновской. Даже танцевальная импровизация Генриетты была несравненной. В финале фильма она прочитает «Вступление в поэму» Наума Коржавина о том, что «нету легких времен»: «Время дано. Это не подлежит обсуждению. Подлежишь обсуждению ты, разместившийся в нем».
_Yalta_naberezhnaya.jpg/dw900h500.jpg)
