Эпатажной трактовкой классики уже давно никого не удивишь. Это, скорее, даже превращается в банальность. Однако оскорбленных от посягательств на святое меньше не становится. На сей раз причиной скандала стал спектакль Псковского академического театра «Ревизор» (реж. Петр Шерешевский), представленный на фестивале «Реальный театр» в екатеринбургском ТЮЗе. На сцене были постельные сцены, голый Хлестаков и насилие над дочерью Городничего. Все бы ничего, да местная журналистка, посетившая постановку, маркированную 18+, разглядела там школьников. А это уже криминал. Как водится, прокуратура начала проверку. Правда, официальных обвинений организаторам не выдвинула. За коллег вступился знаменитый екатеринбургский режиссер Николай Коляда. В беседе с корреспондентом «МК» он рассказал, почему считает происшедший скандал бредом.
— Говорят на спектакле были школьники?
— Никаких школьников там не было, как утверждает критик Олег Лаевский, и я склонен ему верить, потому что он уважаемый человек в театральном мире. Пришла журналистка на спектакль — вот она и подняла бучу, что там были дети и все такое прочее. Никаких детей там не было, маркировка стоит 18+. Спектакль шел для театральной публики, и фестиваль «Реальный театр» идет уже тридцать лет в Екатеринбурге, и туда свозят самые современные постановки, говорящие новым театральным языком.
— Вы сами видели этот скандальный спектакль?
— Не видел, но из того, что читал, понял: наверное, режиссер хотел рассказать про то, как столичный житель Хлестаков унижает провинциалов. Ну, и буквально он сделал, что там присутствует насилие, постельная сцена. По словам тех, кто на спектакле был, все это происходит в глубине сцены, так что почти не видно, в темноте. Может быть, режиссеру надо было это сделать как-то помягче.
— У вас ведь тоже есть своя версия «Ревизора»?
— У меня спектакль «Ревизор» идет уже четырнадцать лет. В нем тоже есть сцены насилия. За эти годы мы показали его во Франции, в Польше, в Москве, в Петербурге, у себя дома, и школьники приходили. Никто слова не сказал, потому что все понимают смысл этой сцены. Спектакль играется на настоящей грязи, в белых платьях появляются Марья Антоновна и Анна Андреевна. Хлестаков заваливает их в грязь, производит с ними какие-то манипуляции, унижает до невозможности. Сцена страшная!
— В вашем случае не возмутились, а тут вот даже прокуратура проверку начала. К чему бы это?
— Тут погрузка дыма большими контейнерами. Что проверять? Псковский театр давно уехал. Пусть едут в Псков проверять. На фестивале показали, посмотрела театральная публика, было обсуждение, никто слова не сказал. Журналисты раздули. Бред какой-то, чушь какая-то несусветная. Больше нечем заняться прокуратуре! Столько мошенников, сколько убийц! Ну, идите ловите их, что вы к театру привязались! Оскорбляют чьи-то чувства! Кого там оскорбили! Бред какой-то!
— А вообще, на ваш взгляд, как найти баланс между новым прочтением классики и оригинальным текстом?
— Классика всегда современна. Поэтому приближать как-то специально ее к сегодняшнему дню, например, переодевать героев в сегодняшние костюмы, не надо. Но, понимаете, когда я прихожу в театр и вижу, что актеры опять играют Шекспира в бархатных штанишках и бегают со шпагами, пытаясь выколоть глаза друг другу или зрителю в первом ряду, меня тошнит. Ну, невозможно уже на этот нафталин смотреть. Когда парики наденут, нос себе приклеят, усы, бороды и изображают что-то. Меня в зрительном зале это совсем не трогает, блевать тянет от этого театра. Вот говорят, это классика, ее нельзя трогать. Да, кто вам сказал, что нельзя трогать? Всю жизнь я ставил «Ричарда III», «Гамлета», «Калигулу», «Вишневый сад», и всегда я это приближал к сегодняшнему дню. Ну что, давайте приклеем всем бороды, выйдем на сцену, чтобы этих бабок удовлетворить. Бред, чушь. Да, не перевернутся ни Пушкин, ни Гоголь в гробу, на…ть им на нас.
— Вы разделяете опасение, что сейчас на театр оказывается все большее давление, чем, например, было лет пятнадцать назад?
— Сейчас все стали оскорбляться. То верующие, то радетели классики. Да идите вы... со своими оскорблениями. Не лезьте в театр. Мы тут делом занимаемся, а вы оскорбляетесь по любому поводу. А внутренняя цензура может быть только у самого художника. Для меня это: не смей говорить плохо о России. Можно ее критиковать, но только любя. «Ревизор» написан кровавыми слезами: что Гоголь о России говорит и что поменялось — дураки и дороги... Ничего не поменялось. К Гоголю тогда будем претензии предъявлять: «Что же ты, Николай Васильевич, так не любишь Россию!» Да любит он ее, просто хочет чтобы лучше была. Потом для меня есть стопор: нельзя говорить плохо про маму, про папу, остановись! Если же придут ко мне какие-нибудь цензоры, я скажу им: «Идите на... Вот дверь, вот Бог, а вот — порог. Не лезьте не в свое дело». Я 50 лет в театре проработал, и мне кто-то из прокуратуры будет указывать, как надо ставить спектакль. «В ж… меня поцелуйте» — вот что я им скажу.
Читайте также: «Реальный театр» показал детям изнасилование Хлестаковым Марии
_Yalta_naberezhnaya.jpg/dw900h500.jpg)
