Возраст — понятие философское, но очень конкретное, личное. Каждый человек относится к цифре прожитых им на свете лет по-разному, стакан тут может быть наполовину полон или наполовину пуст. Совсем недавно замечательному артисту Валентину Смирнитскому исполнилось 75. Вы не верите? Никто не верит. Но для самого (делаю над собой большое усилие, чтобы в очередной раз не назвать его Портосом) Валентина Георгиевича вопрос о возрасте очень серьезный. К нему он относится спокойно, но… Вот об этом «но» мы сейчас и поговорим.
— Валентин Георгиевич, вам 75. Вы в принципе философски относитесь к возрасту? А именно к своему?
— Вообще-то философски стараюсь относиться. Хотя, конечно, печальный момент, радостного мало в этом, как вы понимаете: 75 — это 75, это серьезный возраст. Мне, правда, никто его не дает, тьфу-тьфу-тьфу, но тем не менее это факт состоявшийся. Да я и вообще ко многим вещам стараюсь относиться философски, но это, наверное, уже возрастное.
— Помню, Сергей Владимирович Образцов, когда ему исполнялось 80, сказал, что чувствует свой возраст только тогда, когда наклоняется за тапками, вставая с кровати.
— Я примерно так же. Да, тяжеловато исполнять какие-то физические упражнения, косточки поскрипывают — ну все, что сопутствует возрастной категории. А так нормально. Я нормально езжу за рулем, у меня все нормально со зрением, со слухом. Потом я все-таки функционирую в профессии, играю довольно много спектаклей, снимаюсь в кино… Опять плюю три раза через плечо.
— Но артисту всегда нужно быть в форме, это еще и такой спортивный момент.
— Конечно, я тоже стараюсь. Тут на многое надо обращать внимание, начиная с питания. Еще я хожу в бассейн, он у меня рядом с домом.
— Сколько раз в неделю?
— Да чуть ли не каждый день. У меня там фитнес-центр, но я только бассейном пользуюсь, на тренажеры не хожу. Знаете, это меня сильно поддерживает.
— Ну еще режим надо соблюдать, как у спортсменов, периодически взвешиваться?
— Так строго, безусловно, я к себе не отношусь, но, конечно, стараюсь. Хотя вес я вроде не набираю, наоборот, к старости человек начинает худеть.
— Но есть ориентиры. Вот Познер, например, ему 85.
— Потрясающе выглядит!
— Или Ширвиндту Александру Анатольевичу тоже на днях 85 исполнилось. Вот именно он выработал в себе некую систему защиты от внешних негативных воздействий, вырастил в себе такую маску…
— Я думаю, да. Притом что у него достаточно сложная должность — он все-таки художественный руководитель, а я-то знаю, что это такое, Ширвиндт сумел выстроить свою жизнь так, что он не то что бесконфликтен, а просто не допускает такого, как бы держит это на расстоянии.
— Еще у него потрясающая самоирония…
— Да, и все это срабатывает. Ну, собственно, он прожил так всю свою жизнь. Я ж его знаю очень давно, потому что поступил в Театр Ленинского комсомола, где он тогда работал, — считай, больше 50 лет я с ним знаком. Мы вместе играли в одних спектаклях, я периодически участвовал в его сатирических программах, еще когда был молодой. Я к нему с большим уважением, пиететом отношусь и как бы невольно наблюдал за ним, даже когда он работал уже в Театре сатиры. Вот у него есть уникальные качества, он себя закрыл…
— …Что позволяет ему сейчас быть в отличной форме. Ну а вы как защищаетесь от внешних воздействий? Я моральное состояние имею в виду. Или, может, вообще вам это не нужно?
— Нет, нужно. Это вообще нужно для профессии.
— Абстрагироваться?
— Конечно. Наша публичная профессия очень изматывает: это повышенное внимание, определенное общение, отношение к тебе людей. Ну, так сложилось. Не потому, что ты какой-то уникальный или гениальный, а вот такая профессия. Вообще я уважаю любые профессии ремесленников в хорошем смысле слова, и себя, собственно, пытаюсь считать таким.
— Но там есть плюсы и минусы. С одной стороны, вас любят, у меня в этом нет сомнений, но люди бывают так назойливы — в объятиях задушат, и не знаешь, как отвертеться.
— Конечно, приходится закрываться. Я, конечно, не так, как Ширвиндт, но стараюсь, у меня круг общения довольно узкий. Я стараюсь вести себя очень тихо и скромно в местах публичного появления, а назойливое узнавание меня, конечно, раздражает, как и любого другого. Вообще я с возрастом веду довольно закрытый образ жизни, грубо говоря, не шляюсь по передачам, за редким исключением, когда это касается моих близких друзей.
— То есть так дешево расплескивать себя, как делают некоторые ваши коллеги, перескакивая с одного ток-шоу на другое, — это же какая-то девальвация самого себя получается.
— Мне кажется, да, хотя я никого не хочу осуждать; каждый живет так, как считает нужным.
— Это еще коэффициент востребованности. Как правило, востребованные артисты в таких передачах мало появляются, а те, кто не имеет работы, как раз пытаются лишний раз напомнить о себе.
— Может быть, но я не знаю. Говорят, что за это платят денежки, кто-то на этом зарабатывает. Бог его знает, это судьба каждого. Человек выбирает свою стезю, ничего не поделаешь.
— Мне одна замечательная актриса так и говорила: «Я только за деньги туда прихожу».
— Я и не сомневаюсь.
***
— Ну а жизнь за стенами театра и кино. Ведь в жизни очень много несправедливости, и вы сами с этим сталкиваетесь, как и любой человек. Как вы на это смотрите — тоже закрываетесь, стараетесь философски смотреть?
— Я стараюсь не выступать по этому поводу, хотя меня многое раздражает, безусловно. Все-таки я родился, получил образование и стал популярным в известную эпоху.
— В Советском Союзе.
— Да, я большую часть своей жизни прожил там. Я, извините, родился еще тогда, когда Сталин правил. Потом был Хрущев, потом Брежнев, я эти годы прошел все насквозь, уже будучи артистом достаточно известным. И прелести все, и гадости я на себе испытал, поэтому мне есть с чем сравнивать. И это меня не подвигает на какие-то радикальные высказывания, жизнь такая сложная штука. Никто из нас, дожив до 90-х годов, даже подумать не мог, что может такое со страной произойти. Произошло. Даже на недавнюю эпоху того же Ельцина мы смотрим уже сейчас с сегодняшней колокольни и понимаем, что Ельцин, с одной стороны, сломал что-то, помог это сделать, а с другой стороны, он столько натворил, поди теперь расхлебай. Это тоже ужасные 90-е годы. А сколько людей погибло, сколько было сломано судеб и в нашей профессии, и вообще.
— Потом будут то же самое и о нашей эпохе говорить.
— Наверное, но поэтому я ко всем радикальным поступкам стараюсь относиться осторожно, потому что все это я пережил, видел. Я в этом жил. Меня иногда спрашивают: вот вы столько лет живете, а как относитесь к эпохе Брежнева? Я говорю: ребята, по-разному, однозначно не скажешь. Ведь в эпоху Брежнева был ренессанс искусства.
— Да вроде застой — а все цвело.
— Все цвело: и кино, и театр, и литература. И при этом была жуткая цензура, и при этом клали на полку фильмы, запрещали книги — однозначно нельзя к этому относиться. Все происходило на моих глазах, и в каких-то вещах я там участвовал даже: спектакли, в которых я играл, запрещали, закрывали. Ну как здесь определить ту жизнь одним словом? Невозможно.
***
— В предыдущем интервью вы сказали, что похожи на Портоса тем, что так же, как и он, любите уют. Это значит, настало время частной жизни и нужно просто уходить в свою семью?
— Ну, я по крайней мере в таком возрасте, что меня это спасает. Я ухожу.
— Главное, есть куда.
— Да, в этом мое спасение. И когда мне говорят: ну что ты там в Испании, эмигрировать собираешься? Да не собираюсь я эмигрировать, но мне там комфортно. Меня там никто не достает, я там очень сильно защищен, я там душой отдыхаю. Не потому, что там комфортно, хорошо и я живу как Абрамович, нет. Я там читаю книги, я там спокойно гуляю, ну у меня там свой досуг. Досуг, который меня релаксирует. А приезжаю сюда — тут работаю, получаю свою порцию удовольствий, неудовольствий, чего угодно, зарабатываю какие-то денежки. Еду туда и там душевно отдыхаю, не более того.
— Но завистники вам скажут: а если бы у вас была дача в Красной Пахре, вы что, не могли бы там так же уединиться?
— Нет. В Красной Пахре, пойдя на рынок рядом, я бы пользовался повышенным вниманием, а в Испании не пользуюсь, там только единицы меня знают. Я там живу спокойно. А в Красной Пахре я пошел бы и меня две бабки из трех бы узнали, а мне это приносит дискомфорт, я уже устал от этого. Я уже прожил жизнь.
— Прицеплюсь к вашему выражению про трех бабок. Мы говорили с Кончаловским, когда тому исполнялось 70 и был жив еще его папа, Сергей Владимирович; он говорил: «Да, я чувствую себя ребенком, раз у меня жив отец. А когда ко мне подходят старушки и говорят, что они мои одноклассницы, мне хочется от них бежать». Вы сказали про бабок, а значит, себя в свои 75 считаете достаточно молодым?
— Нет, не считаю, конечно, это такое обиходное выражение. Я сам себя называю дедкой. У моей приемной дочери на днях родился ребенок, я уже дедушка.
— Поздравляю!
— Ну вот я и дедушка, я к этому с юмором и философски отношусь. Могу рассказать забавную историю, случившуюся с одним моим приятелем, известным художником, к сожалению, уже покойным, — как он за одну остановку троллейбуса из молодого человека превратился в дедушку. Он импозантный, красивый, молодо выглядел, но был уже в солидном возрасте. Ехал со своим сыном в троллейбусе, одну остановку ему надо было проехать. Вошел в пальто, такой элегантный, модный. Его по спине похлопала какая-то дама, сказала: «Молодой человек, передайте билетики». Он передал. Выходит на остановке, на углу стоит мороженица. Сын говорит: «Пап, давай купим мороженое». — «Ну выбирай, какое ты хочешь». Сын стал долго выбирать, продавщица стоит, смотрит на него, мой приятель говорит: «Сынок, ну возьми вот это». И продавщица тут же: «Сынок, дедушка прав, возьми вот это мороженое». Так мой приятель сразу превратился из молодого человека в дедушку. К этому надо философски, с юмором относиться. Поэтому когда я говорю «бабки…», она, может, моложе меня, эта бабка. А ко мне, как ни странно, довольно часто обращаются «молодой человек». Жена хохочет.
_Yalta_naberezhnaya.jpg/dw900h500.jpg)
