Среди лучших поэтов двадцатого века традиционно называют четыре фамилии: Ахматова, Мандельштам, Цветаева и Пастернак. Однако только последнему выпала честь стать вторым после Бунина в истории русской литературы нобелевским лауреатом. Правда, от премии Пастернаку пришлось отказаться, чтобы хоть как-то прервать ту травлю, которая развернулась вокруг него в советской печати и высоких кабинетах. Трудно вообразить, что великого поэта, автора «Доктора Живаго» тогдашний глава КГБ Семичастный сравнил с «паршивой овцой». Время все расставило на свои места, и, несмотря на все идеологические, политические и культурные перемены, Пастернак заслуженно входит в пантеон классиков мировой лирики. Большинство же тех, кто, по выражению Галича, «поднял руку» против него, занимают куда меньшее место в отечественной словесности или вовсе забыты.
Удивительно, насколько стихи Пастернака современны: и концептуально, и, главное, ритмически. Они точно рифмуются с бешеным темпом нынешней жизни и одновременно отражают нескончаемое стремление человека отыскать смысл собственного существования. «Во всем мне хочется дойти до самой сути» — признавался поэт в последнем своем сборнике «Когда разгуляется». Жить Пастернаку оставалось немного, и он подводил своеобразные итоги прошедшего пути. Итоги горькие и светлые, радостные и печальные.
Было что вспоминать. Например, как к ним домой приходил Лев Толстой, чей портрет создал отец, выдающийся художник Леонид Пастернак. Он же иллюстрировал роман «Воскресение». Посещали Пастернаков такие знаменитые живописцы, как Поленов, Ге, Левитан. Захаживал и Сергей Васильевич Рахманинов, а другом семьи стал Александр Скрябин. Дача великого композитора располагалась по соседству, и юный Пастернак мог слышать, как его кумир подбирает ноты для Третьей симфонии. Увлечение музыкой передалось будущему поэту и от матери, талантливой пианистки Розалии Исидоровны Кауфман, покорявшей своей игрой именитых гостей. В общем, Пастернак всерьез задумывался о композиторском поприще.
Сохранились две его прелюдии и соната для фортепиано. Их высоко оценил сам Скрябин, но Пастернак все же оставил композиторство, зато наполнил свою лирику невероятной музыкой, вложил в нее «дыханье роз, /дыханье мяты,/луга, осоку, сенокос,/грозы раскаты,/так некогда Шопен вложил/живое чудо/фольварков, парков, рощ, могил/в свои этюды».
— Пастернак по своей сути поэт-композитор! — считает художественный руководитель «Геликон-оперы» Дмитрий Бертман . — Его стихи построены по законам музыки. Ритм и интонация образуют особую симметрию, которая часто дополняет сложность смысла и облегчает восприятие. Может, поэтому в позднем творчестве Пастернак пришел к новой простоте, потому что она была изначально заложена в ритмы и интонации его поэтической речи. Он мог бы стать гениальным композитором, коллегой Прокофьева и Шостаковича.
Однако путь к ясной и вместе с тем глубокой поэзии оказался непростым. Начиная как футурист, Пастернак всю жизнь экспериментировал с ритмом и рифмой, не боялся взяться за новые для себя формы поэмы и даже драмы. Получалось не всегда, точнее, всегда получалось удивить, и среди порой трудно воспринимаемых стихов рождались такие шедевры, как «Никого не будет в доме…», «Вторая баллада», «Опять Шопен не ищет выгод…» и, конечно, божественная лирика живаговского цикла.
Жизнь Пастернака — нескончаемая борьба с собственными сомнениями, с сердечной смутой. Он был дважды женат и многократно влюблен. Последняя его страсть — Ольга Ивинская, во многом послужившая прототипом Лары из «Доктора Живаго». Скорее всего, именно к ней обращены эти пронзительные строчки из послероманных стихов: «Сними ладонь с моей груди,/Мы провода под током./Друг к другу вновь, того гляди,/Нас бросит ненароком». Ощущение нерва жизни и всепобеждающей и возвышающей силы любви постоянно присутствует в творчестве Пастернака, силой слова противостоящего мирской суете. Помните, «Мело, мело по всей земле/во все пределы./Свеча горела на столе,/Свеча горела». Огонь подлинного желания окутывает людей, отданных друг другу, поднимает их к ангельским высотам.
«Так долго над нами царствовал безумец и убийца, а теперь — дурак и свинья...»
Чем еще спасаться, как не любовью, в действительности, полной лжи, зависти и злобы. Пастернаку выпало на долю пережить сразу четыре эпохи, о последней — хрущевской — он сказал: «Так долго над нами царствовал безумец и убийца, а теперь — дурак и свинья...».
Пастернак застал расцвет и закат Серебряного века, вдохновился первыми проблесками Февральской революции, создав сборник «Сестра моя — жизнь». Отчаянно убеждал себя в благости Октября и даже писал стихи, восхваляющие советскую власть. Уважал Бухарина, публично выразил соболезнование Сталину после самоубийства его жены Надежды Аллилуевой, чем, надо думать, вызвал расположение вождя, не тронувшего Пастернака в годы тотального террора. Более того, Бориса Леонидовича хотели сделать официально первым поэтом Страны Советов, но Пастернак оказался слишком совестливым для тоталитарного режима. Его знаменитый телефонный разговор со Сталиным о Мандельштаме в 1934 году, когда поэта первый раз арестовали за стихотворение «Мы живем, под собою не чуя страны...», до сих пор вызывает споры. Одни считают, что Пастернак спасовал перед диктатором, другие, напротив, убеждены, что именно благодаря заступничеству будущего нобелевского лауреата Мандельштам отделался тогда всего лишь ссылкой в Чердынь.
«Разговор был спровоцирован письмом Бухарина о Мандельштаме, — рассказал «МК» исследователь жизни и творчества поэта Павел Нерлер . — Сталин даже упрекнул Пастернака: что же ты не лезешь на стенку, почему не спасаешь своего друга, мастера Мандельштама? Борис Леонидович парировал: «Вряд ли бы вы позвонили, если бы не мои хлопоты». В итоге дело было смикшировано, Мандельштаму оставили жизнь и отправили в ссылку — сначала в уездную Чердынь, а потом — в губернский Воронеж. И за менее острые тексты тогда запросто могли и расстрелять. Но Сталину, полагаю, эти стихи: «Мы живем, под собою не чуя страны, наши речи за десять шагов не слышны…» — просто понравились. В них — весь ужас от того тотального страха, каким заволокло страну, и именно этого Сталин и хотел! От предложенного Сталиным разговора о Мандельштаме («Но ведь он же мастер, мастер?!») Пастернак уклонился, а от разговора о жизни и смерти уклонился Сталин. И Надежда Яковлевна Мандельштам совершенно справедливо писала, что только так и надо было разговаривать Пастернаку со Сталиным».
Тем не менее сам Пастернак всю жизнь корил себя за недостаточную твердость в этом неравном диалоге с вождем. Оно и понятно, Мандельштама все-таки добили в 1938-м, как и многих друзей Пастернака. В 1941-м от невыносимых условий жизни покончила с собой любимая им Марина Цветаева. Кругом аресты, расстрелы и ссылки. Пастернак хлопочет, кому может, помогает, например, сыну Ахматовой Льву Гумилеву и ее гражданскому мужу Николаю Пунину. Победный 1945 год омрачается мучительной гибелью Адриана, сына супруги Пастернака Зинаиды Нейгауз, и отца поэта, который к тому времени уже давно жил в эмиграции, и повидаться с ним в последний раз Пастернак не смог. В 1949-м арестовывают Ольгу Ивинскую.
Душа моя, печальница
О всех в кругу моем,
Ты стала усыпальницей
Замученных живьем.
Тела их бальзамируя,
Им посвящая стих,
Рыдающею лирою
Оплакивая их…
Однако именно в эти убийственные годы позднего сталинизма Пастернак начинает писать свою самую знаменитую книгу — роман «Доктор Живаго» и стихи к нему, составившие сокровищницу мировой лирики. «Гамлет», «Рождественская звезда», «Свидание», «Август» — когда читаешь их, то веришь, что художником водит рука Творца. Без помощи Высших сил тут явно не обошлось. Оттого и голос поэта провидческий, и восклицает он: «Прощай, размах крыла расправленный,/Полета вольное упорство,/И образ мира, в слове явленный,/И творчество, и чудотворство».
«Урал стал родиной его самоопределения как поэта»
Да, Пастернак создал целый мир, многообразие которого рассыпано по разным уголкам России и за ее пределами. Он учился философии в Германии, воспевал величие и красоту Кавказа, безумно любил Грузию, благоговел перед европейской культурой, переводил Шекспира, Гете, Верлена, во время Великой Отечественной оказался в приволжском Чистополе и, конечно, воплощал самые смелые художественные замыслы в родном Переделкине. Однако едва ли не ключевым местом для поэта стал Пермский край. Побывав там лишь однажды в 1916 году, Пастернак отразил впечатления от поездки не только в лирике, но и в романе «Доктор Живаго». Режиссер-документалист Павел Печенкин посвятил этому целый фильм с говорящим названием «Пермь — Юрятин. Транзит 1916». Он рассказал корреспонденту «МК», чем же так покорил Пастернака Урал.
— Почему молодой Пастернак вдруг решил отправиться на Урал?
— Это был сложный для него период поисков. Пастернак вернулся в Москву из Марбурга, где изучал немецкую классическую философию. Он оттуда сбежал. Сбежал, скорее всего, не потому, что разочаровался в философии, а из-за любовного увлечения, которое заставило все бросить и в отчаянном порыве приехать в Россию. Тогда же у Пастернака случился конфликт с отцом, который пенял ему: тебе за двадцать лет, дураку, и пора определяться, кто ты на самом деле — философ или музыкант. При этом в конце 1914 года уже вышел первый сборник стихов Пастернака «Близнец в тучах», но сам поэт считал его незрелым. Вот в таком сложном психологическом состоянии он и решает зимой 1916-го отправиться в городок Всеволодо-Вильвы Пермской губернии, приняв приглашение от управляющего химическими заводами Бориса Збарского поработать у него в конторе помощником по деловой переписке и торгово-финансовой отчетности. Приехав, Пастернак понял, что попал в другое измерение. Сугробы, буран — совершенно необыкновенные пейзажи.
— Это же был самый разгар Первой мировой войны?
— Именно, и Збарский изобрел технологию получения морфия, без которого тогда невозможно было делать операции. Талантливый человек, эффективный управляющий произвел на Пастернака сильное впечатление, а его красавица жена покорила сердце поэта. Их встрече посвящено замечательное стихотворение «На пароходе».
Был утренник. Сводило челюсти,
И шелест листьев был как бред.
Синее оперенья селезня
Сверкал за Камою рассвет.
— Вот оно, пробуждение творческого дара!
— Пастернак помимо осознания себя начал писать уже мощные стихи. Отправил их в Москву, где и вышел сборник «Поверх барьеров». После этого отец признал его поэтом. Эти стихи высоко оценили и футуристы во главе с Маяковским. Таким образом, оторванность, выражаясь современным языком, от московской тусовки, лихорадочные, мучительные поиски себя закончились для Пастернака очень удачно, и получилось, что Урал стал родиной его самоопределения как поэта.
— Да и многие исследователи сходятся на том, что город Юрятин в «Докторе Живаго» — это Пермь.
— Конечно. Можно проехаться по Перми и узнать улицы, отраженные в романе Пастернака: Осинская, Монастырская, дом Лары, дом с фигурами. Он до сих пор стоит, а вот дома Лары уже нет. Снесли и дом на Осинской, где Пастернак останавливался. Схоже описание горнозаводского участка железной дороги. В то время в городе уже был знаменитый вокзал Перми — один из первых николаевских вокзалов, построенный в рамках работы над Транссибирской магистралью. Очень красивый. Герой видит город на холмах, где светились купола кафедрального собора.
— А насколько в Перми велик интерес к пастернаковскому наследию?
— Конечно, о пермском периоде Пастернака у нас знают, изучают, есть музей. Это один из популярных туристических маршрутов, туда съезжаются люди со всей страны. 30 километров от большого города Берязняки. Бывал и рекомендую. Приезжают филологи и русисты со всего мира.
— Какую задачу вы ставили перед собой, создавая фильм о пермском периоде Пастернака?
— Для меня важно было открыть для зрителей, что есть Пермь и Юрятин для Пастернака. Урал — моя родина, и я родился недалеко от того места, где жил поэт. Вся жизнь моя там прошла. Это глубоко личное ощущение. В картине есть небольшой эпизод, когда студентов Института культуры везут по историческим местам поэта. Так вот, я бы хотел, чтобы эти ребята почувствовали, что есть великие стихи Пастернака, тогда они станут другими людьми. Я рад, что фильм показывают в школах и университетах.
— А для вас что самое ценное в лирике Пастернака?
— Восхищаюсь новаторством Пастернака в обращении со словом, присущими только ему размером и рифмами и самим настроением, выраженным, например, в таких строчках:
Без родовспомогательницы, во мраке, без памяти,
На ночь натыкаясь руками, Урала
Твердыня орала и, падая замертво,
В мученьях ослепшая, утро рожала.
Потрясающая мощь и ощущение пробуждения природы, той огромной энергии, которую она излучает. Это все ему удалось отразить.
